Скотт Оден - Стая воронов [litres]

Клятвопреступника. Гримнир презрительно скривил губы. Старый дух дуба в лесу Саллоу упоминал клятвопреступника, но тогда Гримнир списал это на долгое забытье. А теперь понял. Один из них каким-то образом обернулся против них. Гримнир не мог ни разузнать больше, ни придумать, как использовать это для своей выгоды. Если бы ландветтир могли сломать ворота…

Он вдруг почувствовал, как задрожала под ногами земля – с потусторонней силой, куда могущественнее, чем то, что Гримнир раньше чувствовал на этой проклятой земле. Все голоса замолкли, уступив место единственному призыву; гулкий рев ветра сотряс землю грозовым ударом:

– Клятвопреступник! Клятвопреступник! Отдай нам клятвопреступника! – Гримнир упал на спину и отполз от вершины холма. – Отдай нам клятвопреступника!

Вместе с ревом смолкло и все вокруг.

Гримнир медленно поднялся. По спине от страха поползли мурашки. Такой силой не обладал ни один ландветтр , ни один простой дух дерева или камня. Кем и чем бы ни был этот клятвопреступник, его предательство пробудило от сна нечто большее: Пастуха Холмов. Осознав это, Гримнир подавил страх. Этот клятвопреступник – кем бы он ни был – скрывался за стенами Бадона.

И так Гримнир нашел решение своей проблемы.

В тенях разрушенного города бродят духи. Этайн видела, как они выплывают из раскрошившихся каменных стен, из мрамора разрушенных колонн и из самой пропахшей серой земли. Саксы и даны, варвары всех мастей и воины давно погибших империй в античных доспехах и тогах; среди иноземных захватчиков плывут, опустив плечи, в своих простых одеждах бритты с рабскими клеймами, и в облике их читается великая печаль; дикари в кожах – загадочные круитни, конечно же, – сердито смотрят из-под кустистых бровей и проклинают остальных на непонятном Этайн языке. Ее омывает волна холода. Кровь леденеет при виде плывущих к ней призрачных полчищ, они тянут руки, они умоляют ее:

– Клятвопреступник! – стонут они. – Клятвопреступник! Отдай нам клятвопреступника!

Ей не убежать. Она превратилась в древо, и ее ноги корнями уходят глубоко в оскверненную землю – оскверненную предательством клятвопреступника. Этайн чувствует их боль – из-за этой боли они не могут обрести вечный покой – но она ничем не может им помочь. Она хочет заговорить, но челюсть, как и спина, застыла и покрылась корой.

Мертвые кружат вокруг, накатывают на нее волнами и с шипением отступают, словно когтистая пена.

– Отдай его! Мы призовем его к ответу! Отдай нам клятвопреступника!

Пойманная в ловушку, обездвиженная, Этайн беззвучно кричит, и море неупокоенных мертвецов поднимает и поглощает ее…

Этайн пришла в себя – и вспомнила. Вся мокрая от пота, она лежала, хватая ртом воздух, на холодном камне; тихо потрескивала солома, шипела, капая с факела, жидкая смола. Тело обессилело и ослабло, кто-то накинул на нее обветшавшее одеяло. Она не смела шевельнуться, боясь возвращения оглушительной боли. Сами чувства служили ей доказательством того, что она все еще жива, и Этайн довольствовалась и тем, что все еще не умерла.

Ее лба мягко коснулась, благословляя, грубая мозолистая рука. Этайн не отшатнулась – прикосновение напомнило ей о Ньяле. На долгое мгновение она безнадежно понадеялась, что откроет глаза и увидит его покрытое шрамами лицо; что он поведает, как в ночь, когда дикая буря загнала их в пещеру на полпути к Роскилле, ее подкосила болезнь. Она хотела услышать, как он с гордостью рассказывает, что выходил ее, выкрал из-под носа у Смерти. Больше всего на свете она хотела бы верить, что кошмарные события последних дней привиделись ей в болезни, что виной всему нарушение равновесия телесных жидкостей.

Но когда она открыла глаза, напротив нее сидел не Ньял. Лицо незнакомца было слишком вытянутым и худым, слишком жестким. Его борода была цвета металлической стружки, а обветренные щеки испещряли морщины пополам со шрамами и ожогами. Единственный синий глаз смотрел на нее с огромным любопытством; от второго осталась лишь грубо перевязанная заляпанной кровью повязкой черная глазница.

Этайн попробовала сесть и застонала: боль вспыхнула в суставах и, прокатившись по спине, отдала в череп. Распухшая голова горела огнем.

– Тише, девочка, – прошептал незнакомец ласково, будто всадник любимой кобылке. – Лежи смирно. Теперь ты в безопасности.

Этайн с кашлем снова откинулась на спину. Одноглазый взял в руки глиняную кружку с водой и поднес ее к губам Этайн, другой рукой придерживая ее голову.

– Пей, – хриплый уверенный голос выдавал в нем лидера.

Обливаясь и давясь, Этайн все же проглотила большую часть воды. И вдруг завертела головой, с испугом вспомнив другого дана и его жестокую хватку на горле.

– К-кто ты? Где остальные?

Одноглазый пожал плечами.

– На первый вопрос я ответить могу. Я Оспак. Когда-то я был держателем колец, датским ярлом Мэна. А теперь я смертник и жду, когда тело иссохнет и душа сможет отправиться в новый мир. А про других мне ничего не известно. Саксы принесли сюда только тебя.

– Сюда?

– Ты так и сыплешь вопросами, сестричка. Да, сюда , – ярл обвел рукой слишком большую для них с Этайн комнату с низким потолком. Через решетку окованной железом двери сочился неровный свет, позволяя разглядеть камеру, в которой уместились бы и двадцать пленников. – В подземелья Бадонского замка, где наш хозяин, сукин сын Хротмунд, держит язычников, чтобы потом убивать их, веришь или нет, из любви к своему богу.

– Но я не язычница, – сказала Этайн. – Я верю в Христа.

– Как и я, – прохрипел другой голос. Этайн вытянула шею. Рядом лежал бледный мужчина, он был моложе Оспака, но в волевом подбородке и форме носа чувствовалось сходство. От его рук остались только прижженные культи, обмотанные грязными повязками. Он весь распух, ноги вывернулись из суставов после жестоких смертельных пыток на дыбе. Должно быть, он испытывал нестерпимую боль, но не жаловался. – Многие из нас преклонили колено перед Господом нашим Христом. Дяде плевать, во что ты веришь, пока у тебя есть внутренний стержень, а в сердце горит огонь.

– Это сын моей сестры, Скьельд, – сказал Оспак, кивнув на умирающего родича. – Он прав. Половина моих людей приняли христианство еще до отплытия с Мэна. Я говорил это Хротгарду, пытался вразумить его, но ублюдок не хотел ничего слышать. Он пытал и убивал всех одинаково, что христиан, что язычников. Так что не удивляйся, сестричка, если тебе он тоже не поверит.

– Я… Меня зовут Этайн, – она подняла руку и осторожно ощупала рану, которую оставил на ее лбу кованый сапог Кюневульфа. – Вы не слышали… звуков, приглушенных голосов?