Скотт Оден - Стая воронов [litres]

На северных стенах Дублина стояли и напряженно смотрели на развернувшуюся у Клуэн Тар битву встревоженные горожане. Широкие перила из камня и дерева дрожали от раздающихся вдали криков, от звука медных горнов. Жены кормили грудью детей, гадая со страхом, не останутся ли они к закату вдовами, а их малютки – сиротами; седые матроны молча сидели с пряжей, словно этот день ничем не отличался от предыдущих: годы научили их, что назавтра все равно взойдет солнце, неважно, победит их войско или проиграет. Сидевшие под навесом старики обменивались военными байками, припоминая дни былой славы так подробно, словно все произошло лишь вчера. Воины гарнизона слушали, опершись на копья; иногда они поднимали взгляды к самой высокой стене замка, где стояли вдали от остальной знати король Ситрик и его мать.

Большую часть утра Кормлада и ее сын провели в молчании, предпочтя лишь смотреть, как разворачиваются в отдалении события. Король все еще чувствовал себя уязвленным. Потомки запомнят этот день, когда на равнину Клуэн Тар а вышла вся знать Эриу, когда железная пята Севера раз и навсегда растоптала верховного короля; этот смелый подвиг и славу павших за него воспоют в песнях. И герои оживут в речах скальдов. Но кто будет воздавать почести оставшемуся в стороне королю?

– Как он узнал? – спросил Ситрик, нарушив долгое молчание. – Как мак Кеннетиг узнал, что мы нападем сегодня утром? Как разгадал уловку Бьярки?

– Не столь важно, как, – ответила дублинская ведьма. – Важен лишь исход. Сын Олафа Кваран вновь стал королем Дублина. Равновесие восстановлено. А остальное… – Кормлада отвернулась.

Ситрик бросил на нее сердитый взгляд.

– Бой еще идет. Ты не хочешь посмотреть, чем все кончится?

– Я знаю, чем все кончится.

– И кто победит?

Кормлада остановилась. Морской ветер играл длинными прядями ее черных волос; в его соленом привкусе она прочла, что погода скоро изменится. Пришел конец Старому миру, балансирующему на краю Долгой ночи; его место должен был занять Новый мир, и этому миру она будет не нужна. Дублинская ведьма исчезнет, а от Кормлады инген Мурхады останется только имя, вырезанное на камне холодной, позабытой всеми могилы.

– Матушка? Кто победит? – повторил Ситрик.

Кормлада печально улыбнулась.

– Победят живые, сын мой. Это живые помнят деяния отцов и пишут истории. И это живые одержат победу.

Дублинская ведьма отвернулась и исчезла в тенях Башни Кварана…

День достиг зенита и пошел на спад, а Этайн все смотрела на яростное сражение, идущее на равнине Клуэн Тар. Смотрела из шатра верховного короля у опушки Томарского леса, не в силах понять, что происходит, по рыку, крикам и блеску лезвий в клубах пыли. Она знала лишь одно: там умирают люди, а судьба верховной власти Эриу висит на волоске.

Король оставил при себе лишь шестерых приближенных – седоусых старейшин Дал Каш с покрытыми рубцами многих сражений лицами – и отпустил слуг, чтобы они могли присоединиться к битве. Рагнал ушел разузнать последние вести. А сам Бриан стоял на коленях в шатре, сложив руки в молитвенном жесте. Этайн мерила шагами шатер. Час. Второй. От одной опоры шатра до другой было ровно тридцать два шага, и на своем пути Этайн насчитала четырнадцать камней, шесть пучков травы и один кустик барвинка, два маленьких муравейника и одну выгоревшую на солнце ракушку, оброненную здесь какой-то птицей. Она перечисляла вещи, которые могла тронуть рукой, вещи из мира живых, и это успокаивало больше, чем подсчитывание всей этой прорвы мертвецов. Хватало и того, что она слышала их голоса.

Спой нам, – просили мертвые. – Спой нам песню, что мы слышали ночью. Пропой нам Царствие Божие.

Этайн закрыла глаза. Она светоч Божий. И пока живые сражались в кровавой битве, она пела мертвым. Ее голос летел над зелеными полями Клуэн Тара, к омывавшему берег пенному морю. Ее песня звенела, как колокольчики на легком ветру, – бальзам на душу израненных воинов, стоящих на краю смерти, проклинающих внезапный удар, который забирал у них жизнь, переживающих за тех, кто еще сражался, проливающих горькие слезы и тоскующих по вереску и теплу домашнего очага. Этайн пела мертвым; но пела она и умирающим, и тем, кто выживет, унеся вину за это с собой…

Этайн допела и, открыв глаза, увидела двух спешащих по равнине людей, двух воинов Дал Каш из королевской стражи; они поддерживали, почти несли на себе третьего – старого Рагнала. Все трое были с ног до головы перепачканы кровью, глаза у них глубоко запали, натруженные ноги дрожали, Рагнал был мертвенно-бледен, словно истекал кровью.

Король вышел им навстречу. Стражники опустили Рагнала на траву, и Бриан упал перед ним на колени, сжал его ледяную руку. На его теле не было ни единой раны.

– Сердце, – пробормотала Этайн.

– Бриан, – выдохнул Рагнал сквозь белые бескровные губы.

– Я здесь, мой старый друг.

– Мой король. – Пальцы управляющего сжали ладонь короля. – П-песнь рока… д-до… дочери Одина! Они лет-тят… летят за мной… и за… за твоим сыном! Мурроу… твой сын… Мурроу… пал! Мурроу… он… пал!

Старый норманн скользнул в объятия смерти, его глаза остекленели. Король сдавленно всхлипнул. Этайн видела, как пошел трещинами и осыпался бастион его веры; смотрела, как подернулся дымкой свет его души и обмякло тело.

– Нет, – прошептал он.

Этайн опустилась на колени рядом с королем и Рагналом, она взяла их сцепленные ладони в свои. Подняла напряженный взгляд и, не мигая, посмотрела за пределы мира живых, в лица мертвых.

– Говорите, – велела она.

И они рассказали. Мертвые спели ей. Сквозь отдаленный гул боя пели они о громадном чудовище из стали и плоти, скользящем по равнине Клуэн Тара, извивающемся, словно смертельно раненый змей. Пели они о Черном Мурроу из Кинкоры и его нерушимой любви к Иисусу Христу, о том, как бесстрашно сошел он в пасть чудовища. Мертвые пели о его доблести, о его свирепости; они пели о битве под Вороньим знаменем Одина, о благословенном клинке Мурроу, которым тот поразил в самое сердце гиганта Сигурда, сломав хребет громадного чудовища. Но их хвалебная песнь обернулась погребальной – мертвые рассказали о последних его минутах, грудь в грудь с безбожным сыном норвежского короля, с которым скрестил клинки Мурроу. Мертвые пели о сырой земле, соленой от крови, которая разверзлась и поглотила двух павших принцев. Их песня кончилась, и мертвецы Клуэн Тара зарыдали…

Этайн повернулась к сломленному старому королю, и на ее глаза навернулись слезы. Бриан мак Кеннетиг склонил голову.

– На все воля Господа.

Неумолимый, как сама Смерть, сын Балегира бродил по полю брани в поисках Бьярки Полудана. Он не замедлил шаг, чтобы посмеяться над бегством дублинских данов, которых оттеснили обратно к мосту через Лиффи воины Хлимрека и Корка; не обратил внимания на смерть Маэл Морды, мятежного короля Лейнстера, которого разорвали на части волки из Уи Руэрков. Он безмолвно прошел курган трупов, окружающих убитого принца Мурроу, и не моргнул глазом, когда юный Турлоу из Дал Каш сжал в смертельном захвате Бродира с Мэна, пока тот бежал к своему кораблю, и упал вместе с ним в кровавые воды Дублинской гавани.