Михаил Ланцов - Империя очень зла! [litres]

Много? Да не так чтобы. Однако на практике это означало фактическое упразднение царства Польского, которое в ближайшей перспективе становилось титулярным, лишаясь земельного и людского наполнения. Конечно, в Варшаве сидели не все жители царства. Но остальных привести к такой клятве было бы несложно. Ведь все самые деятельные и буйные находились в городе.

Самым неприятным во всей этой истории была клятва, которую требовалось дать публично на Евангелии православном ли, католическом ли, лютеранском ли – неважно. Да на площади, да перед всем честным народом, да записавшись после в общий список. Такую клятву просто так не нарушишь. Даже ради каких-то красивых слов о патриотизме. Во всяком случае – массово. Ведь все видели, что ты клялся. И жена, и дети, и друзья, и родичи, и, что немаловажно, личные недруги, которые не упустят возможность обратить внимание на твои промахи. Кроме того, имелся и определенный символизм. Что означала такая клятва в этих условиях? Правильно. Публичное отречение от царства Польского и его дела. Из-за чего Гурко и не верил, что засевшие в Варшаве поляки примут ультиматум.

Император, конечно, немного подсластил пилюлю. Он писал в том же ультиматуме, что если его примут, то наследник империи будет носить титул царя Польского. То есть предлагалось что-то в духе традиционной английской схемы ритуальных титулов, при которой наследник престола обязательно является принцем Уэльским. Пользы от этого ноль, но приятно. А главное – титул Императора и царя Польского теперь разделялся, ибо наследник был всегда, если не сын, то брат, если не брат, то дядя или кузен. То есть теоретически у поляков появлялся свой собственный, отдельный монарх и заступник перед Императором.

Другим важным бонусом от принятия ультиматума становилась возможность распространения на земли бывшего царства Польского парламентской реформы. Само собой, только после того, как все жители принесут присягу и попросят подданства России. То есть завершится процедура фактического упразднения царства.

Была и альтернатива. Так, по истечении срока ультиматума Варшава должна была подвергнуться продолжительному артиллерийскому обстрелу и решительному штурму. А все, кто выжил бы в городе, получали бы по двадцать пять лет исправительных лагерей с поражением всех прав и конфискацией всего семейного имущества. Без скидок на пол, возраст и вероисповедание. Правда, несовершеннолетние при этом отправлялись бы в монастыри, где и ждали бы подходящего срока для начала отбывания наказания.

Конечно, согласились на предложение Императора не все. Что вылилось сначала в попытку прорыва состава, а потом и в довольно скоротечную резню в самом городе, в ходе которой погибли оставшиеся радикалы… и революционеры. Но это, к счастью, осталось в прошлом. И теперь Гурко ехал по Варшаве к Старому замку. Там его ждали лучшие люди города, которые и должны были обратиться с прошением и первыми присягнуть.

– Дядя Ёзя! – крикнул знакомый девичий голосок.

Иосиф Владимирович обернулся на звук и увидел девицу – дочь своего соседа, Маришку, которую он знал уже много лет. Еще с тех пор, когда она была совсем ребенком. Милая девушка. Как жаль, что ей пришлось все это пережить. Он улыбнулся как можно более добро и светло, дабы ободрить. Но тут ее лицо перекосило злобой и, выхватив откуда-то из складок юбки револьвер, она вскинула его и выстретила. Один раз. Второй она уже не успела сделать, так как окружающие быстро ее скрутили.

Пуля, выпущенная из классического «бульдога», ударила Гурко в грудь и выбила из седла. Очень удачно, надо сказать, ударила. Прямо в довольно крупный крест Святого Георгия II степени, о который и расплющилась, распределяя импульс на значительно большую площадь. А ведь под ним была крепкая и упругая грудина. В общем, вышло больно, но не более того. Если бы в ее руках был не короткоствольный «бульдог», а нормальный револьвер, все могло бы оказаться намного хуже. А так – основной урон генерал получил из-за падения с лошади, а не от пули.

Пришел в себя он довольно скоро. Но его уже тащили на носилках в какой-то дом. Там осмотрели медики. И только после их вердикта об отсутствии каких-либо серьезных ран ему получилось вернуться к важному делу. Отлежаться хотелось. Но город был важнее. Ведь до тех пор, пока горожане не обратятся с прошением и не принесут присягу, ультиматум не будет считаться выполненым. А значит, и те составы с продовольствием, что стояли в нескольких часах пути, до Варшавы не дойдут.

– Где Маришка? – поинтересовался Иосиф Владимирович у своего адъютанта, когда они уже почти подъехали к Старому замку.

– Повесили.

– Что?! Кто посмел?!

– Местные и повесили. Они в своем праве пока. А мы им не стали мешать. Думали – убила. В упор же стреляла. Да и долго ли дурное дело? На ближайшем фонарном столбе и повесили. У кого-то вожжи отняли, перекинули их через перекладину да и вздернули. Даже руки вязать не стали. Так что она себе все горло расцарапала, пытаясь освободиться от петли. Долго она не могла умереть. Люди даже ставки начали делать – сколько протянет.

– Снимите ее, – потухшим голосом произнес Гурко.

– А нужно ли, Иосиф Владимирович? Она же вас хотела убить.

– Снимите ее! – рявкнул он, а потом добавил вновь потухшим голосом: – И похороните.

– Слушаюсь, – козырнул адъютант и отправился отдавать распоряжения.

А сам Иосиф Владимирович Гурко медленно и как-то нехотя, через силу отправился принимать прошение и присягу. На душе у него было мерзко. От того, что сотворила Маришка. Он ведь знал ее с детства. Подарки дарил на Рождество. Тепло общался с родителями. А тут раз… и вот такой поступок. Но гаже всего было от осознания правоты Императора.

Там, в Зимнем дворце, он казался ему циничным мерзавцем, подпавшим под дурное влияние мерзкой книжки этого безбожника Макиавелли. Но сейчас, после всего произошедшего, Иосифу Владимировичу все не казалось так очевидно, как тогда. И принятие ультиматума, и резня, и поступок Маришки, и расправа толпы над ней. Оказалось, что он совсем не знал этих людей, хотя прожил среди них шесть лет. А молодой Император – знал и понимал куда лучше, чем он сам. Отчего становилось стыдно, больно, мерзко и гадко. Как так-то? Почему все это свалилось на его голову? За что ему это испытание?

Прошение он принимал как в тумане. Кто-то что-то говорил с важным и торжественным видом. Кто-то что-то отвечал. Кажется, даже он. А потом заиграл оркестр. Духовой преимущественно. Нет, не «Боже, царя храни». Нет. Ту самую мелодию, что Иосиф Владимирович слышал на приеме у Императора.

– Как быстро успели переложить, – пробормотал он сам себе, качая головой.

– Что вы говорите? – подобострастным тоном поинтересовался кто-то рядом.