Лиан Мерсиэль - Последний полет [litres]

– Так каково твое решение?

– Когда ты заберешь яйца – что станет с Дымкой?

– Скорее всего, она умрет. Думаю, я могла бы ее спасти, но…

– Не надо, – горячо воскликнула Амадис.

Она тряхнула головой и продолжила уже более ровным голосом:

– Нет. Ты ведь можешь сделать так, чтобы она ничего не почувствовала? Просто… заснула спокойным сном?

– Могу, – кивнула Иссейя.

Погрузить Дымку в сон без пробуждения – что ж, магия энтропии хоть и не ее конек, но на это сил у нее хватит.

– Тогда вот тебе мое решение. Пусть это выглядит так, будто она умерла своей смертью, тихо, во сне. И чтобы никаких ран на теле. Сможешь?

– Да.

– Хорошо.

Амадис устало потерла глаза, но уже в следующее мгновение перед Иссейей была та же невозмутимая, уверенная женщина, которую Иссейя впервые увидела в разоренном дворце Антивы. И пусть прошло много лет и жизнь не пощадила их обеих, характер Амадис ничуть не изменился.

– Если Дымку нельзя излечить, я могу по меньшей мере облегчить ее страдания. Это мой долг.

« Выполняя который, ты убиваешь еще одного зайца , – подумала Иссейя, – избавляешь Старкхэвен от необходимости извиняться за вынужденное уничтожение живого символа его чего-то там ».

Иссейя кивнула и направилась к двери:

– Сегодня ночью все закончится.

– Подожди. Прошу.

Эльфийка обернулась.

Лицо Амадис было в тени, но руки – на свету, отчего казалось, что на ней золотые перчатки. Она поднесла их к щекам и сделала жест, будто снимает маску.

– Перед тем как уйдешь – покажи мне свое лицо. Хочу посмотреть на тебя в последний раз. На настоящую тебя.

Иссейя повиновалась. Она медленно сняла капюшон и принялась разматывать шарфы. Сначала сизый, скрывавший верхнюю часть лица, затем тускло-голубой, обмотанный вокруг рта и подбородка. Оба беззвучно соскользнули на пол, и Иссейя почувствовала кожей прохладу ночного ветра. Увидев лицо подруги, Амадис судорожно втянула воздух и едва не вскрикнула от ужаса.

Иссейя снова накинула капюшон и вышла из комнаты. Шарфы ей были уже не нужны. Деревянная дверь захлопнулась за ее спиной, но в последнюю секунду эльфийка уловила шепот Амадис:

– Прощай, мой друг. Спасибо тебе за все.

Дымку заперли в той части замка, которая во время войны служила тюрьмой для мятежников и дезертиров.

Иссейя пробиралась осторожно, держась в тени. На посох она накинула мешок, чтобы скрыть тусклое сияние камня; ее плащ сливался с темнотой, делая эльфийку почти невидимой для посторонних глаз, да и пустынно было на улице в столь поздний час, но с каждым шагом сердце Иссейи подскакивало к самому горлу.

Она боялась не потому, что ее могли заметить. Ее страшила мысль о неудаче – ведь второго шанса не будет.

Загон, наспех построенный для Дымки, охранял один-единственный стражник. Он сидел на деревянном стуле, попыхивая трубкой, набитой водорослями. Их марчане приспособились курить еще во время Мора, когда табак был недоступной роскошью.

Со своего места стражник не видел дверь в загон, но ему это было и не нужно: если бы Дымка вырвалась, он узнал бы об этом, даже сидя на другом конце города.

Иссейю он тоже не видел, но рисковать было нельзя: он мог услышать ее или заметить, когда она будет выходить из загона, и тогда все пропало.

Осторожно, не спуская глаз с вишнево-красного огонька трубки, Иссейя дотронулась до Тени. Кристалл в ее посохе завибрировал, разгораясь ярче, но все равно едва просвечивал сквозь плотную мешковину. Иссейя придала форму своему заклинанию и направила его на стражника.

Он обмяк, трубка выпала изо рта; угольки, рассыпавшись по утоптанной земле, вспыхнули и погасли. Иссейя отстегнула от пояса стражника ключ и подошла к дверям загона.

Но ключ не понадобился: на дверях лежало крепкое бревно толщиной с руку Иссейи. В досках зияли щели – следы от когтей разъяренного грифона. Иссейя заглянула внутрь сквозь одну из них, но Дымки нигде не было.

Тогда эльфийка сняла бревно с крюков, поставила его у стены и приоткрыла дверь.

Тут она и увидела грифоницу: птица сидела, нахохлившись, в углу на груде рваных одеял. От широкого железного кольца на ее шее тянулась тяжелая цепь, которая была прибита к вколоченному в землю столбу. Клюв охватывал намордник, на верхней части которого отчетливо виднелась малиновая корка. Перья и мех были выдраны огромными клочьями, и на голой коже проступали такие же пятна, что и у Клыка.

Взглянув в желтые глаза грифоницы, Иссейя вздрогнула: в них пылала чистейшая ярость, а сама Дымка дрожала от ненависти. Она злобно зашипела, а потом закашляла и зачихала, орошая одеяла малиновыми брызгами.

Хотя марчане и сломали деревянные перегородки между несколькими камерами, чтобы грифону было просторней, сам загон представлял собой убогую крошечную клеть, находиться в которой любой грифон счел бы для себя оскорблением. Даже если бы Дымка не была прикована к этому столбу, она бы все равно не смогла ни выпрямиться в полный рост, ни расправить крылья. В клети стоял тяжелый смрад – смесь запаха застарелой мочи, болезни и отчаяния, и Иссейя даже не знала, кого ей жаль больше: грифоницу, скорчившуюся на груде ветоши, или Амадис – за то, что вынуждена держать своего прекрасного друга в столь ужасных и попросту позорных условиях.

Но скоро это закончится. Эта мысль принесла Иссейе хоть слабое, но все же утешение.

– Скоро ты обретешь покой, – пробормотала эльфийка, обращаясь то ли к несчастному существу, то ли к самой себе.

Она вытянула из Тени призрачный клубок магии и сплела из него еще одно сонное заклинание.

Дымка долго сопротивлялась, не желая сдаваться без боя, но в конце концов воля ее ослабла и она погрузилась в зачарованный сон.

Иссейя приблизилась к ней, сжимая в руке нож.

– Прости меня…

Когда она вышла из загона, по-прежнему стояла ночь. Стражник, растянувшись на земле, тихонько похрапывал. Дымка осталась лежать в своем углу. Ее душа, освобожденная от гнева и ненависти, отправилась в лучший мир. По крайней мере, Иссейя верила, что так оно и есть.

Яйца лежали в широком лоскуте ткани, который она обвязала вокруг плеч и груди: в такие лоскуты долийские эльфы укладывают своих младенцев, когда отправляются в долгий путь. И пусть ее ноша оттягивала ей плечи, сердце эльфийки пело от радости.

Существа, спящие внутри яиц, были совершенно здоровы. Больше всего Иссейя боялась, что ошиблась и яйца безнадежно заражены скверной, но нет. Недуг, поразивший их мать и весь их род, ощущался в них лишь как слабое, едва различимое эхо, и Иссейя, кажется, смогла извлечь его без остатка.

Она впитала его в себя. Насколько ей было известно, уничтожить скверну нельзя. Она разрастается внутри живого существа, словно опухоль, избавиться от которой невозможно. Можно лишь остановить на время, проведя церемонию Посвящения.