Лариса Бортникова - Зеркальный гамбит [сборник litres]

Разумеется, я осознавал, что всякая кукла обладает усеченным спектром эмоций и что сострадание и сочувствие мне ведомы лишь отчасти. Но все-таки…

Неужели тот факт, что мой отец (за двадцать лет я приучил себя думать о нем как об отце) в свое время отдал приказ сжечь десятки почти разумных созданий, не имеет значения? Я прислушивался к себе, пытался найти какие-то намеки на чувства, но увы… Даже любопытство вскоре утихло, и со временем этот вопрос перестал меня интересовать.

Тем более что «живых» кукол в Норке почти не осталось. Считать труппу Барбаросса в пятнадцать «живых» кукол чем-то достойным внимания было бы смешно. Последний в городе кукольный балаган по утрам демонстрировал «Детские Сентиментальные Представления», а ночами устраивал «Кукольные Мистерии», продавая билеты по четыре (кажется) сольдо на утренники и по четыреста, а то и больше на ночные спектакли. Помню, однажды мне пришлось заложить азбуку, чтобы выручить четыре монеты и попасть на утренник. Я тогда только начал ходить в школу и чувствовал себя там отвратительно, развлекаясь лишь копированием учителей и одноклассников. Помню, однажды я сбежал с занятий, продал чертову азбуку лоточнику и двинулся к парадной двери в сказку. Но сказки не получилось. Вместо этого я увидел небольшое неряшливое помещение с кое-как расставленными стульями, сбитый из простых досок помост, пару вырезанных из фанеры ёлок… И уставшую живую куклу с красными глазами, и да… действительно в синем парике. Кукла кривлялась, жеманничала, тоненьким голоском обращалась к публике и требовала оваций. Публика послушно аплодировала. Потом на сцене появилась вторая кукла – мальчик с обвисшими жирно намазанными белилами щеками. Кукла-девочка ударила куклу-мальчика зонтиком по голове, мальчик заплакал, а зрители рассмеялись. Я встал и вышел вон. Если бы я тогда знал, что вернусь сюда снова по доброй воле – ни за что бы не поверил.

Про то, что театр лишь ширма, официальное прикрытие изнанки кукольного бизнеса, мне поведал Джузеппе. Мне было уже около шестнадцати, и я догадывался, что «Сентиментальные Представления» не основное занятие синевласой примы. Я даже допускал, что куклы могут быть увлечением какого-нибудь инфантильного дурачка с деньгами, но Джузеппе открыл мне глаза. Кукольный бизнес – бизнес, с которого начинали многие сегодняшние семьи, оказался проституцией. Нет, не банальной, а извращенной и с фантазиями, но проституцией.

– Неужели им мало обычных шлюх… или фурри? – изумленно уставился я на Пепе.

Мне действительно казалось неумным тратить кучу средств и времени на изготовление «живой куклы», на обучение её «искусству любви» (так витиевато выразился консильери), на содержание и обслуживание. И всё это для того, чтобы с десяток извращенцев получили удовольствие?

– Мальчик мой… Как тебе пояснить? Тут дело не столько в телесном удовольствии, – Пепе закашлялся и побагровел. – «Живые куклы» – они такие… безобидные. Понимаешь? Они послушны, пугливы… Ты, разумеется, другой.

– Прекрати, Пепе, – оборвал его я. – Просто расскажи мне о куклах.

Пепе кашлял, шевелил губами, но кое-что сумел пояснить. Выяснилось следующее: мастера-кукольники сообразили, что живые куклы могут не только веселить детишек, но вполне подходят для развлечения взрослых господ, довольно давно.

Почему нет? Куколки не капризны, не устают и не стареют. Износ дорогой фарфоровой проститутки настолько незначителен, что его можно не принимать в расчет. Конечно, фарфор – редкий материал, куда дешевле шить девиц из войлока или работать по дереву, но качество обычно оправдывает затраты.

Долгое время «кукольный» бизнес считался одним из самых прибыльных, но со временем устарел. Войлочные и фарфоровые девки приелись, а вместо них стали появляться другие игрушки – иногда игрушечные уродцы, иногда зверушки, мальчики с утрированно большими ртами и девочки с хвостами вместо ног. О, это были вовсе не дешевые куколки. На создание такой забавной штуковины уходили годы. Содержание тоже обходилось хозяину в приличную сумму. Частенько хозяину возвращали поломанный товар – клиент не всегда мог сдержать собственные чувства к фарфоровому объекту страсти.

– Дорого, неудобно, неприбыльно. Твой отец – отличный кукольник. Но и он отказался от этого бизнеса ещё до твоего рождения, – Джузеппе снова закашлялся.

– Почему же Барбаросса всё ещё в деле?

– Знаешь, к куклам иногда привыкаешь. Бывают почти как люди. Говоришь с ними и забываешь, что это нечеловек. Черт! Тино!

– Ладно, ладно, – успокоил консильери я. – Иди. Мне нужно подумать.

Потом я ходил по комнате и пытался понять, что во всём этом рассказе меня смутило. Что-то такое, что было совсем, в корне неверным. Что-то… «Живые куклы – безобидные», – произнес я вслух голосом консильери и точно так же, как и он, нахмурился.

Я отпустил котов за полквартала до моей каморы. Пожал капо мягкую ладонь, поблагодарил остальных сухим кивком (я знал, как этот отцовский кивок действует на ребят).

– Увидимся. Сообщу когда.

– Мы в вашем распоряжении, дон Тино.

Фердик скрылся за поворотом, и только тогда я повел свою (теперь уже свою) труппу в дом.

– Давненько я не ходил пешком, – сказал кто-то, кажется, носатый без определенного имени.

– В проституции есть много положительного. Например, хорошие авто и дорогие шмотки, – Ви сделала «невинное» личико, потом вдруг вытаращила глаза и звонко расхохоталась, словно пробуя какую-то новую роль.

– Потише, Ви! – одернул её я.

Она замолчала, и молчала всё время, пока мы шли по улицам, и потом, когда пробирались по стылому подземному ходу, и даже потом, когда вылезли через стену ко мне в комнату и устроились на полу, словно какие-нибудь черви-фурри.

– Неплохо у тебя, котик… – она зевнула и пожала плечами. – Это я по привычке. Трудно сразу избавиться. Думаешь, что ты или на сцене, или с клиентом…

– Ничего. Скоро получишь свой бесконечный спектакль, – Темно разглядывал себя в зеркале. Гримасничал.

Сделанный неизвестным мастером из плюша и ваты, Темно напоминал пуделя-фурри. К Барбаросса он попал вместе с Ви, и это делало их почти друзьями… В той степени, в которой куклы вообще могут дружить.

Темно первым из труппы вычислил, что я не человек, и первым подошел ко мне после спектакля. Это был третий или четвертый ночной спектакль, на который я приходил, успешно прикидываясь богатеньким дурачком. Так вот на третьем (или все-таки четвертом) спектакле я заметил, что игрушечный пёс делает мне знаки. Он то задирал рукав своей шёлковой сорочки, то снова водворял его на место и при этом пристально смотрел в мою сторону. Я опустил веки, показывая, что понял, и, убедившись, что зрители уже раззадорились и ничего, кроме творящегося на сцене, их не волнует, расстегнул запонку и отодвинул манжету. Под манжетой, едва заметный под слоем пудры, виднелся стык.