Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

– Вот что, парень, – произнёс корчмарь, понизив голос и косясь на полурастворённую входную дверь. – Что-то не нравится мне всё это. Ты знаешь, что… Ты уходи, пока тебя никто не видел. Понял?

Более подробных объяснений не требовалось. Фридрих торопливо закивал и двинулся к двери, пока корчмарь не передумал.

– Эй! Постой…

Парнишка замер, втягивая в плечи голову, обернулся. Хозяин изогнулся и шарил в складках фартука. Достал и выложил на стойку Вервольфа.

– Забери свою железку. Ещё увидят, хлопот не оберёшься. С этими испанцами не знаешь, чего ждать. Ну, что уставился? Дуй отсюда, и чтоб я тебя больше не видел!

Он умолк и отвернулся к бочкам, словно мальчишки здесь не было. Фриц сгрёб за пазуху кинжал и в этот миг увидел на стойке лист бумаги с нарисованным на нём портретом. Фриц задохнулся. Догадка была ослепительна.

Травник!

Так значит, вот что за бумагу Себастьян показывал трактирщику!

Все посетители смотрели в стороны, упорно не желая мальчишку замечать. Замирая от собственной наглости, Фридрих осторожно сгрёб за уголок бумажный лист, развернулся на пятках и выскочил вон.

Снаружи было холодно, свежо и сыро. В низком небе комьями клубились облака. Сложив бумагу вчетверо, Фриц торопливо запихал получившийся квадратик под рубаху и зашагал вперёд. Грязь уже оттаяла, ноги скользили и разъезжались. Он обошёл большую лужу и уже почти достиг ворот, как вдруг за спиною скрипнула раздолбанная дверь сортира.

– Эй, парень! – удивлённо прозвучало сзади.

Фриц ускорил шаг и закусил губу.

– Парень!

«Не оглядываться… нельзя оглядываться… нельзя…»

Оглянулся.

Солдат изменился в лице.

– Стой… Стой!!!

Грязь за спиной зачавкала, как добрый боровок, которому налили целый чан ботвиньи, Фридрих вскрикнул раненым зайчонком, подскочил и припустил во все лопатки. Казалось, ещё миг – и Киппер его сцапает, но тут позади громко плюхнуло, взлетели в воздух потревоженные куры, и тишину разорвала отборнейшая брань.

Фриц летел, не чуя под собою ног. Стена деревьев быстро приближалась.

Выйдя за околицу и прошагав примерно полверсты, Ялка свернула и углубилась в лес; она всё время опасалась, что Михеля могут обнаружить, и тогда за нею снарядят погоню. Вряд ли у селян были ловчие собаки – деревня была совершенно нищая, но если оставаться на дороге, её могли поймать довольно быстро. Лес был заросший, непрореженный и вполне мог спрятать путника до темноты. Однако вскорости стемнело окончательно, тропинка под ногами потерялась, и Ялке ничего не оставалось, кроме как искать очередное место для ночлега.

Выбравшись из хлева, Ялка первым делом осмотрела себя с ног до головы, не обнаружила нигде ни пятнышка крови и на короткое мгновение успокоилась. Под глазом, конечно, будет синяк, но это чепуха.

И вдруг она замерла, будто её ударили. Приподняла подол. Кожу на коленках и на бёдрах стягивала высохшая кровь. Ей внезапно захотелось вымыться. Захотелось страшно, дико, до тошнорвотного позыва. Вымыться, вымыться… Всё равно как и всё равно где. Лодочников девушка не опасалась, но канал остался в стороне. Она вспомнила, как вытиралась снятой юбкой, оттирая кровь и… и…

И… что?

Тепло и мокро… Мокро и тепло…

Она сглотнула, прислонилась к дереву.

Не кровь. Присохшая на животе рубаха… юбка…

Он… он… Михель…

Он успел?

Успел или нет?

Ялке сделалось дурно, она чуть не опустилась прямо на землю. Тётка часто предостерегала Ялку и её сводных сестёр о том, что первая беременность у девочек схватывается намертво и очень быстро, и всякий раз напоминала, чтобы те вели себя с парнями осторожнее. И вот…

Убитая своими мыслями, Ялка встала и снова побрела, уже не думая, силясь сообразить, когда у неё закончились месячные и откуда следует вести отсчёт опасных дней. Выходило, что могло быть и так, и этак. Ялка шла, готовая возроптать на господа, который создал её женщиной и тем обрёк на эту жуткую неопределённость. Почему, ну почему мужчинам так везёт? Почему одни всё переносят без последствий, а другим приходится расплачиваться за минуты удовольствия месяцами ожидания и родовыми муками? Да и полно! Было ли оно, удовольствие? Ялка задалась этим вопросом и в тот же миг почувствовала, как краска стыда приливает к щекам, вспомнила жар в груди и ниже и свою покорную беспомощность, когда Михелькин мягко, но уверенно подталкивал её на сеновал.

Она хотела этого! Хотела и боялась. Боялась – и хотела. И страх в итоге сделал так, что ей ничего не удалось почувствовать по-настоящему, а после сунул ей под руку рукоять ножа.

Страх…

Ей было плохо. По-настоящему плохо и страшно.

В голове шумело. Сухой валежник раздражающе хрустел, ветви деревьев цеплялись за волосы. Временами ей казалось, что мешок за плечами начинает жить собственной жизнью, что он шевелится, становится то тяжелей, то легче, тянет книзу и назад. Потом она перестала обращать на это внимание. В голове царили сумбур и кавардак. Она брела, с трудом переставляя ноги, то и дело натыкаясь на завалы бурелома. Проклятые башмаки всё время сваливались, всё тело болело. Потом она услышала звук льющейся воды, и путь ей пересёк ручей. Вода была холодная и пахла хвоей. Ялка торопливо напилась и умыла лицо. Опять мелькнула мысль вымыться, но она осадила себя – сначала следовало развести костёр. Ночь помаленьку делалась холодной. Сил идти больше не было. Рассудив, что отошла она достаточно, Ялка спустилась ниже по течению, обустроила себе насест в тени огромной ели и принялась собирать хворост. Потом стянула с плеч мешок и стала искать огниво. Искала долго. Но огнива не было. Потом она вспомнила, как бинтовала рану Михелю, прокладывала трут… Должно быть, огниво она выронила там.

Ялка отложила мешок и привалилась к дереву.

Мороз крепчал. Ногам становилось уже совсем холодно. Она нашарила корсет, но надевать его не стала – при одной мысли, что придётся снимать кожушок, начинал бить озноб. «Пускай, – подумала она с каким-то равнодушием. – Пускай я замёрзну. Я устала. Я боюсь. Я больше не хочу. Всё и так слишком плохо, чтобы делать ещё хуже. Я останусь здесь, так будет лучше. Всё равно мне не найти его, не угадать. Он не приходит к больным, как не приходит и к здоровым. Он приходит только к тем, кого может спасти… только он».

Только он.

Мысль эта, ясная и странная своей понятностью, ещё недавно заставила бы Ялку ахнуть, но теперь она подумала об этом как о чём-то малозначащем. Она скоро замёрзнет. Без огня она не досидит до утра. Надо было двигаться, но двигаться ей больше не хотелось.

– Вот и всё, – пробормотала Ялка непослушными губами и в изнеможении откинулась к древесному стволу. – Летела кукушка, да мимо гнезда. Летела кукушка… не зная куда…