Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

Сколько времени она так просидела, Ялка не смогла бы сказать. Потом она очнулась, как от толчка, сама не зная, что послужило причиной. Не было ни шороха, ни звука, просто она подняла взгляд и увидела у дерева чей-то силуэт. В первое мгновение она даже испугалась, потом ей снова стало всё равно.

Человек под деревом был худ, не очень высок, но выше Ялки, с копной взъерошенных волос, цвета которых в сумерках было не различить. Ладони его двигались одна вокруг другой, будто сматывали что-то. Мираж. Альраун. Привидение.

«Я замерзаю», – со спокойствием подумала она.

Луна вдруг засветила ярко, выхватив из темноты его лицо и руки. Теперь ей стало видно, что в руках его клубок. Неаккуратный, перекошенный, намотанный мужскими, неумелыми руками. Лицо стоящего было задумчиво, без тени улыбки, глаза смотрели прямо и серьёзно. Ялка вспомнила, что у неё в рюкзаке должен быть клубок, последний из оставшихся. Должен быть, но почему-то она не наткнулась на него, когда искала кремень и огниво.

– Так значит, это ты вернула парня, – внезапно хриплым голосом сказало «привидение». Ялка вздрогнула и торопливо заморгала. Слёзы застилали ей глаза, мешая рассмотреть его. Но этот голос…

– Ну что, ты так и будешь здесь сидеть?

Ялка еле разлепила губы, ставшие холодными и непослушными.

– Ты Лис, да?

Собственные слова прозвучали тихо и бесцветно. Человек под деревом кивнул:

– Так меня называют.

Сердце её замерло, потом пустилось вскачь. Обида вызрела и лопнула нарывом. Всё, что девушка хотела травнику сказать, куда-то кануло, пропало. Остались только боль и страх.

– Дурак! – она швырнула в него снятым башмаком – первым, что подвернулось под руку. Промазала; травнику даже не пришлось уклоняться. – Дурак! Дурак!!! Где ты был?! Я же тебя искала! Тебя! Все эти месяцы я так тебя искала, все! Что тебе стоило прийти?! Ну что тебе стоило?! А ты… ты…

Она замешкалась, наморщилась, чихнула, дёрнулась, как от удара и внезапно зарыдала в голос, вытирая нос ладонью и размазывая слёзы по щекам. Повалилась на бок. Спрятала лицо и потому не видела, как несколько мгновений травник молча и серьёзно на неё смотрел, потом шагнул вперёд, присел, положил клубок на землю рядом с ней и протянул ей руку.

– Вставай, – мягко сказал он. – Вставай, Кукушка. Пойдём.

В хлеву у дома на окраине села высокий белокурый парень медленно пришёл в себя. С минуту он лежал неподвижно, моргая и силясь вспомнить, что произошло, попытался сесть, поморщился от боли и сунул ладонь под рубаху. Нащупал плотную, тугую перевязку, а под нею рану от ножа. Вытащил руку и растёр на пальцах засохшую, запёкшуюся кровь. Втянул со свистом воздух и скривился.

– Сука… – пробормотал он. – Ну, сука…

Кусты ежевики и жимолости с треском расступились и качнули голыми ветвями, выпуская на поляну двух людей и взмыленную лошадь. Замерли. Тот человек, что пониже ростом, стащил с головы потрёпанную шляпу фламандского лоцмана, утёр ею пот и истово перекрестился. Огляделся, плюнул так же истово, как только что крестился, пристроил шляпу на затылок и застыл, поводя туда-сюда носом, будто принюхивался. Он выглядел, как выглядят обычно неотёсанные местные крестьяне из лесовиков, но на охотника не походил, скорее, смахивал на дровосека или углежога, был плохо стрижен и основательно небрит, будто был в пути дней пять, а может, и неделю. На его кафтане, на штанах и даже на потёртом войлоке дырявой шляпы там и сям во множестве торчали ломкие, трухлявые осенние репьи.

Второй человек стоял, не произнося ни слова, только успокаивал ладонью лошадь. Та вздрагивала и испуганно косила глазом. Вид у неё был такой, словно она не пробиралась только что по лесу, а долго скакала бешеным галопом. Хвост и гриву тоже в изобилии украсили репьи, она переступала, роняла клочья пены с трясущихся губ и грызла удила. Пообочь от седла примостились туго набитые чересседельные сумки и стальной кавалерийский арбалет на две стрелы. Хозяин лошади – подтянутый горбоносый мужчина лет под сорок, с волосами, связанными на затылке в конский хвост и старым шрамом на глазу, пожалуй, был единственным из этой троицы, кто выглядел спокойным. Он был в штанах, в зелёной куртке, без плаща, в высоких сапогах для верховой езды. Его глухой нагрудник толстой кожи вполне мог служить подобием кирасы, тем паче что на поясе висел прямой недлинный меч в потёртых ножнах с бронзовой накладкой. Временами человек задумчиво кивал своим мыслям и улыбался, словно всё шло так, как и предполагалось. Сторонний наблюдатель, глядя на него, в жизни бы не заподозрил, что два путника и лошадь влипли в неприятности. Но крестьянин в шляпе и в репьях не смотрел в его сторону и потому стоял, насупившись, и с хрустом скрёб ладонью подбородок.

– Тьфу, зараза, что за незадача! – наконец воскликнул он, ударил шляпой оземь, витиевато выругался, подобрал её, расправил и надел опять. – Третий раз сюда сворачиваем, чтоб его…

– Третий раз? – строгим голосом переспросил верховой. – Уверен? Ты же говорил, что знаешь здешние места.

– А то! – Селянин снова плюнул и перекрестился. – Конечно, знаю, как не знать. А только точно говорю: по кругу ходим. Да нешто вы полянку не узнали, господин хороший? Вон наши, стало быть, следы, а вон кострище, господин хороший, камнем выложено, на другой-то стороне. Ага. Вы не смотрите, что снег выпал. Снег, он тоже на земле лежит… Эхма, видно и правда нас какая-то поганка водит, може, ведьма, може, и ведьмак.

Длинноволосый не ответил, стянул перчатку, вытер мокрое лицо. Прошёл к кострищу, попинал его. Из-под недавно выпавшего снега зачернели старые головни. Он присел, поворошил их и задумчиво посмотрел по сторонам.

– Надо дров набрать, – сказал он. – Смеркается, не стоит уходить, раз уж опять сюда пришли. Эй, – обернулся он, – чего ты встал? Иди сюда. Сходи за хворостом, а я покамест лошадь распрягу.

Внезапно отовсюду потянуло ветерком, в вершинах сосен зашумело, с них, как перхоть с головы, посыпался снежок. Крестьянин вздрогнул, огляделся быстро, даже воровато, и втянул голову в плечи.