Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

– Не бойся, – уловив её смятение, поспешил сказать травник. – Это Золтан, он друг. Он тебя не обидит.

– Почему – Кукушка? – тихо спросила она.

– Ну, надо же мне тебя как-то называть, раз уж ты не представилась.

– Я Ялка.

Тот кивнул без тени усмешки, как кивают взрослые ребёнку, который говорит им: «Я лошадка!» или «Я кораблик!» Девушке почему-то стало неловко, словно она назвалась чужим именем.

– Зови меня Лис, – представился травник.

– Ты сжёг мою одежду?

– Нет, только башмаки, остальное я выстирал. Рубашку потом постираешь сама. Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо… Есть хочу.

Травник улыбнулся.

– Ну, это не смертельно. Вылезай из кровати. Сейчас мы с Золтаном что-нибудь сготовим.

Ялка встала, повторив свой фокус с одеялом. Травник цокнул, как белка, и одобрительно кивнул. Ничего не сказал. Она подошла к столу, немного стыдясь своего неряшливого вида и всклокоченных волос, однако брошенный украдкой в сторону мужчин взгляд дал ей понять, что ни травника, ни его приятеля это не волнует, и она успокоилась.

За окном по-прежнему было темно.

– Который час? – спросила она.

– Около пяти. – Травник помолчал. – Зачем ты вынимала меч?

Ялка покраснела от стыда, даже не задаваясь вопросом, как тот догадался.

– Я… я испугалась, – призналась она. – Тут были крысы, на столе, три штуки. Толстые, противные, фу… – девчонку снова передёрнуло.

– А! – рассмеялся травник, словно услышал хорошую новость. – Адольф, Рудольф и Вольфганг Амадей. Вылезли всё-таки. Ну и что?

– Они хотели хлеб стащить.

– Пускай тащили бы: они тут часто шастают, я им нарочно корки оставляю, я всё равно поджаристые не люблю. А то книги грызть будут. Надеюсь, ты их не зарезала?

Впервые Ялка видела его улыбающимся, и это зрелище ей неожиданно понравилось. У него была хорошая улыбка. Кое-где не хватало зубов, но это уж как водится.

А улыбка всё равно была хорошая.

Вот только в голубых глазах читалось: «Врёшь».

– Значит, ты крыс испугалась, – подытожил он.

– Да. Они… – Ялка умолкла и закусила губу. Покосилась на Золтана, на травника, потом решилась и закончила: – Они разговаривали.

– Разговаривали? – травник поднял бровь.

– Мне так показалось. Я их… слышала.

Лис как-то растерянно улыбнулся и обернулся к Золтану. Лицо у того осталось подчёркнуто серьёзным. В глазах застыло недоверие и что-то, похожее на безысходность.

– Вот видишь, – сказал травник с непонятной горечью в голосе. – Я же тебе говорил!

И тут, будто эта горечь всколыхнула память, Ялка вспомнила всё: и дорогу, и маму, и Михеля, и свои поиски.

И разрыдалась.

Альфонсо Рохелио Родригес де Лас-Пасиа с отвращением выплюнул на пол тягучую тёмную слюну, положил за щёку свежий ком табачной жвачки и водрузил ноги в сапогах на соседнюю лавку – поближе к камину.

– Дерьмовая страна, – сказал он и с подозрением оглядел своих спутников, надеясь, вероятно, что те затеют спор. Но все согласно закивали. Даже Санчес, забияка и крикун, не стал ругаться на Родригесовы ноги, оказавшиеся рядом с ним, просто отодвинулся подальше.

Дождь, который лил два дня, а после сменился снегом, заставил Киппера и брата Себастьяна приостановить погоню, и наёмникам наконец выпала возможность отдохнуть. Пятеро солдат сидели в пустой корчме с названием «Дряхлый душегуб» на перекрёстке трёх дорог и коротали время за бездельем и выпивкой. Спорить с Родригесом не было смысла – всё уже сто раз было сказано и пересказано. Всем надоели здешние дожди и долгая дорога, а корчма и постоялый двор вполне соответствовали своему названию и могли убить волю к жизни у кого угодно. По правде говоря, название было связано с легендой об одном престарелом разбойнике, некогда повешенном как раз на этом перекрёстке, но это мало кого интересовало – историю эту солдаты уже успели выслушать в пересказе кабатчика, каждый по нескольку раз.

Родригес поёрзал, устраиваясь поудобнее, поскрёб в затылке и решил развить свою мысль.

– Дерьмовая страна, – повторил он. – Даже воздух здесь кислый, как их пиво. И погода здесь тоже дерьмовая. То дождь, то ветер, у меня все кости ломит от сырости. За две недели солнца было не больше, чем на полдня. Доспехи ржавеют, сапоги разваливаются, дороги как прелый навоз. И люди такие же. Еретик на еретике, по-людски не разговаривают, товар гнилой подсунуть норовят. Девки в кабаках страшенные, все кривоногие да толстозадые, дерут втридорога, а не умеют ни хрена. Вина приличного, и того не найти. Честное слово, месячное жалованье отдал бы за бутылку выдержанного Rioja Tempranillo, добрый кусок вонючего козьего сыра и пригоршню солёных оливок. Табак ещё кончается… Тьфу!

И Родригес снова сплюнул, на сей раз в камин.

В трапезной «Дряхлого душегуба», приютившего гвардейцев, было душно и сизо от дыма. Несмотря на стенания Родригеса, наёмники продолжали молча дымить трубками, пить пиво и перебрасываться в карты. Других развлечений в этой дыре, которая гордо именовала себя постоялым двором, им предложить не могли.

Наконец и Санчес не выдержал и тоже бросил свои карты.

– Хорош стонать, Родригес, – слегка запоздало сказал он, выколачивая трубку, и зевнул до хруста в челюстях. – Не одному тебе осточертели здешние дожди и здешнее вино. Радуйся, что деньги платят.

– Деньги, – хмыкнул тот. – Если бы их можно было потратить с толком, эти деньги!..

Два других игрока переглянулись и положили карты, даже не пытаясь выяснить, кто проиграл, кто выиграл. Родригес опустил ноги с лавки. Снова воцарилось молчание, лишь в углу один из солдат постукивал молотком – чинил доспехи.

До середины осени пятеро наёмников из испанского отряда, приданного инквизиции властями, стояли в Гаммельне. Там тоже заедала скука, но, по крайней мере, было где развлечься и не надо переться дьявол знает куда по этой плоской, без конца сражавшейся с водой стране, где им было чуждо почти всё – обычаи, язык и даже в чём-то, вера. Да ещё и подчиняться приходилось местному десятнику. Киппер, кстати говоря, давно уже храпел, упившись под завязку дрянным местным пивом.

Родригес и Санчес были родом из Мадрида и казались полной противоположностью друг другу. Родригес был высокий, седоватый, худой как скелет, с длинными усами, торчащими вперёд и вверх, как буйволиные рога. Усы были предметом его гордости, и он каждое утро их расчёсывал перед зеркалом и долго умащивал воском. Ярый меланхолик, он был страстным любителем подраться и ещё большим – поворчать. Из пятерых наёмников, которые сопровождали брата Себастьяна в его экспедиции, лишь он один предпочитал табак жевать, все остальные ограничивались традиционным методом употребления. Табак, кстати говоря, они курили местный – серый кнапстер солдатской нарезки, очень горький, сухой и вонючий.