Дмитрий Скирюк - Руны судьбы [litres]

– Не сами, – голос травника внезапно отвердел: ещё не лёд, но вязкая смола. – Не на дереве. Просто их тачал лепрекон.

Что-то ухнуло в груди.

– Ле… лепрекон? – переспросила девушка и посмотрела на башмаки, как смотрят на лягушку. – Это что же… это… вроде как гном такой, что ли?

– Да.

Ялку передёрнуло.

– И мерку тоже он снимал?

Вопрос остался без ответа. Травник встал, прошёлся до стола и замер у камина, облокотившись на полку. Что-то взял с неё и повертел в руках. Положил на место: Ялка едва успела углядеть проблеск железа. Несколько секунд он задумчиво смотрел в огонь. Потом обернулся.

– Слушай меня, Кукушка, – сказал он, глядя ей в глаза, – слушай и запоминай. Мне нужно будет уехать…

– Надолго?

Слово вырвалось само, непроизвольно и так быстро, что Ялка слегка устыдилась. Лис, однако, не обратил на это внимания.

– Дня за два обернусь. Но речь не об этом. Тебе ещё ко многому придётся привыкнуть, если хочешь остаться у меня. Поэтому постарайся не пугаться. Просто помни, что пока ты здесь, тебя никто не обидит. Знаешь, Кукушка…

Раздражение выплеснулось.

– Я не Кукушка! – выкрикнула она и топнула ногой. – Меня зовут Ялка, слышишь? Ялка, Ялка и никак иначе!

Ялка говорила зло и слишком быстро, будто пыталась уцепиться за старое имя. Внезапно ей показалось, что из её жизни уходит что-то важное, без чего она не сможет больше быть прежней и не сможет жить. Она сама себя не узнавала. Ей хотелось сделать ему больно и хоть отчасти возместить ту боль, которая вернулась к ней с другими чувствами. Спокойствие травника и его молчание лишь усиливали эту жажду. Она почти ненавидела его за то, что он вырвал её из той апатии, из замкнутого мирка, в котором она пребывала после смерти матери. Пушистый серый кокон, который она сплела вокруг себя, Лис разорвал одним своим существованием. Зачем? Ей было холодно и больно, как бабочке, которая по ошибке вылупилась зимой. И обидно. До слёз. Ради чего она претерпела эти странствия, холод и даже (о, боже!) насилие? Ради вот этого утра? Ради пары ботинок в подарок от гномов? Ради пустых отговорок и этих его многозначительных усмешек? «Я же хотела ему сказать… – каруселью вертелось в её голове. – Я хотела сказать… Я хотела сказать…»

Она забыла, что хотела сказать. В запале Ялка даже не вспомнила, что сама пустилась в странствия – это теперь казалось не важным, отошло на задний план. Сейчас она была такой, как тогда в лесу, при первой их встрече. Уверенность, с которой Лис с ней разговаривал, не допускала возражений, словно травник всё решил заранее, и за себя, и за неё. Раздражение росло и ширилось, девушка всё говорила и говорила, а когда умолкла, почувствовала непонятное облегчение и опустошённость. Остатки кокона порвались. Ялке пришла в голову странная мысль, что если из кокона выходит бабочка, то кем была до этого она?

Кем?

Ей стало нехорошо, она опустилась на кровать и спрятала лицо в ладонях.

Всё это время травник терпеливо ждал, когда она кончит кричать, без тени усмешки смотрел ей в глаза, а когда она выговорилась, ещё минуту-другую сидел в тишине.

– Хорошо, – наконец сказал он. Хлопнул себя по коленкам, будто принял решение, кивнул и встал. – Если ты хочешь, я буду звать тебя так. Хотя и не вижу смысла: имя – это совсем не то, что ты о нём думаешь.

– Почему ты думаешь, что я останусь здесь?

– Я не думаю, – мягко, с оттенком горечи сказал Лис, – я знаю. Тебе придётся остаться.

Она подняла к нему лицо. По щекам её катились слёзы.

– Почему? – сдавленно спросила она.

Лис промолчал, стянул с гвоздя свой рыжий плащ, подхватил с лавки посох, заплечный мешок и… вышел из дома.

Даже не попрощался.

Несколько мгновений Ялка оторопело смотрела на закрывшуюся дверь, потом вскочила и, как была босая и в рубашке, побежала к ней. Распахнула рывком, окинула округу торопливым взглядом, опустила глаза и осеклась. Замерла, где стояла, не чувствуя ни холода, ни снега под ногами. Слова, которые она хотела крикнуть Лису вслед, застряли в горле и умерли. Она просто стояла и смотрела вниз. Только вниз.

В маленькой долине было пусто. Ни души. На пятьдесят шагов в любую сторону, от самой кромки леса на востоке и до подножия скал на западе. Вчера мело. Ночная завируха спрятала проплешины земли под белым покрывалом, одела пушистым еловые лапы, намела возле порога маленькие мягкие сугробчики. Но поразило девушку не это, не зима, не снег, совсем другое.

Следов на выпавшем снегу не отпечаталось.

Ни единого.

Рыжий знахарь исчез, будто вовсе не приходил.

И ветра не было.

Женщина бежала через лес. Потом по луговине. Снова по дороге. Вновь по лугу. Бег её почему-то был неуклюж, тяжёл – так не бегут, так убегают на пределе сил. Она задыхалась, падала, споткнувшись, вновь вставала и оглядывалась. Часто-часто. Грудь её вздымалась и опадала, волосы растрепались, на лице смешались ожидание и страх. Светало. Было лето. Холод солнечного утра не успел смениться жарким днём, овраги бредили туманом. Тёмная зелёная трава блестела каплями росы, низ юбки у женщины намок и тяжело хлестал её по исцарапанным лодыжкам; женщина была босой. Звуков не было – ни пенья птиц, ни шороха листвы; бежала женщина в полнейшей тишине, и оттого всё выглядело ещё страшнее.

Затем дорога сделала поворот, и впереди показался дом. Обычный дом, белёный, двухэтажный, деревянный, с подворьями и палисадом, крытый красной черепицей. Только вот стоял он почему-то на отшибе, возле рощи старых лип. Бег стал невыносим. Не переставая оглядываться, женщина добежала до крыльца, заколотила в дверь обеими руками, потом рванула за дверную ручку. Дверь была не заперта. Она ворвалась в дом, задвинула щеколду и закрыла дверь на крюк, потом прижалась к ней спиной и огляделась. Внутри царила тишина, горел огонь в очаге. В первой комнате ни души, во второй тоже никого, и в кухне, и в спальне, и в кладовке тоже. Женщина металась, хлопая дверьми, из комнаты в комнату, и пустой огромный дом казался ей ещё страшнее, чем луга и лес. Он, казалось, рос на глазах, становился всё больше, раздувался и вытягивался в высоту и в ширину. Она уже не узнавала помещений, не могла понять, была она здесь раньше или это ей только кажется. Да есть здесь, наконец, хоть кто-нибудь?

Она хотела крикнуть и осеклась, парализованная страхом. Хоть кто-нибудь…

Хоть кто-нибудь?!

Не надо никого!!!

Внезапно глаза её расширились, и ватную, глухую тишину пустого дома разорвал пронзительный, истошный женский…