Дмитрий Емец - Дверь на двушку [litres]

Дразня Долбушина, Рина переключилась на Сашку и начала проявлять заботу. Каждую минуту она спрашивала у него, хорошо ли он спал ночью, хорошо ли покушал, не промокли ли у него ноги, не дует ли ему, удобно ли сидеть. Застегивала ему молнию на куртке, пыталась обмотать вокруг шеи какую-нибудь тряпочку, которую называла шарфиком. Сашка, не привыкший к таким проявлениям заботы, тревожно ерзал и опасливо щурился, словно Гавр, когда Суповна начинала подходить к нему с кастрюлей. Поди угадай, в каком она настроении? Может, конечно, и покормить, а может и кастрюлей врезать.

Лиана понимающе посмеивалась. У каждой женщины по отношению к ее мужчине своя ролевая игра. Одна называет своего мужа только по фамилии («Мой Задонский, конечно, все купил, все сделал. Ужин приготовил, мне одежду выбрал! Ну что тут сказать? Умничка! Для себя старается!», «Ну пусть Великанов все и решает, раз он такой умный»), у другой – игра «жертва и деспот», у третьей – «папик и непослушная дочка», четвертая играет в «красавицу и чудовище», пятая гоняется за мужем с котлетками, пока в нее не швырнут этой самой котлетой. Тогда она наконец поймет, что дневной план заботы выполнен, и преспокойно отправится по своим делам.

Долбушин, чтобы не видеть, как его дочь возится с этим щеночком – он всех молодых людей считал щеночками, – пересел от нее подальше и случайно оказался рядом с Владом Ганичем, который от радости, что возникла возможность пообщаться, чуть не выпрыгнул из поясного ремня.

Тот заметил это и, испытывая его, предложил:

– Ну что тебе сказать… Переходи ко мне в форт со своей золотой пчелой и какой-нибудь закладкой поприличнее – и я подарю тебе… ну чего ты там хочешь?.. магазин? ресторан?

– Нет, – не задумываясь, ответил Ганич.

– Почему?

– Потому что если предлагают такую сделку, то она заведомо мне невыгодна. Значит, моя пчела стоит больше, – ответил Влад.

Долбушин, пожалуй, впервые взглянул на него с интересом:

– Хм… Это же ты всякие б/у телефоны перепродаешь?

– Не только телефоны. Еще раритетные пластиночные проигрыватели и исправные кассетные магнитофоны. На них фиксированных цен нет, все от качества зависит.

– А от магазина, значит, отказываешься?

– Я не говорю, что отказываюсь. Я говорю, что не хочу совершать невыгодную сделку.

Долбушин улыбнулся. Влад вдруг показался ему похожим на него самого в молодости. У него, правда, костюмчиков не было, а в остальном он тоже был такой же строгий и правильный.

– Слушай, а в тебе, пожалуй, что-то есть. Только вот тебе совет. Не важничай так сильно, а то ты кажешься полным ослом. Нельзя думать о себе, что ты НЕЧТО, а надо думать, что ты НИЧТО.

– Почему так? – серьезно спросил Влад. Он, кажется, даже не обиделся на «осла».

– Знаешь основной закон большого бизнеса? Главное – правильно подбирать людей. Если человек приносит компании сто монет, а себя оценивает в двести – с ним каши не сваришь. Он будет только вонять и качать права. Но вот если он приносит двести, а себя оценивает в сто – с ним уже можно работать.

– Это называется эксплуатация… – строго заметил Влад. – А если стоит сто и оценивает себя в сто?

– То это человек на мелкую должность. Легко заменяемый. Сегодня он работает на тебя, завтра уйдет в другое место, где условия чуть получше – и будет, конечно, прав. Если же человек действительно хочет двигаться и расти – в ШНыре ли, у меня ли в форте, – он должен оценивать себя в пятьдесят монет, получать сто монет, приносить выгоду в сто пятьдесят, а любить свою работу на двести монет, чтобы испытывать совсем уж шестикратное удовольствие. Тогда выгода будет и фирме, и ему самому. Но вообще лучше про это пореже говорить. Всякий раз, как ты точно называешь свою цену, твоя цена падает именно вследствие того, что была озвучена.

Влад слушал и запоминал.

Рядом с Лианой сидел печальный Рузя и думал о Насте. На коленях у Рузи помещался рюкзак. В рюкзаке что-то недовольно возилось. Когда рюкзак начинал подпрыгивать, Рузя быстро опускал в него одну-две сырые рыбки.

– Кто у тебя там? Кошка? – с интересом спросила Лиана.

– Нечто среднее между кошкой и свинкой! – деликатно поправил Рузя, и в этот момент «свинка» выпустила широкую струю огня, прожегшую рюкзак насквозь. Фреда завопила и, вскочив, начала искать огнетушитель.

– Да ничего не горит, он просто чихнул, – объяснил Рузя. – У драконов несколько видов чихов. Громовой, раскатистый, чих молнией, плазмой и так далее. Это был чих с холодным пламенем.

– Откуда ты знаешь?

Рузя провел пальцем по черному налету на борту:

– Видишь, копоть? Если бы плазмой – копоти бы не было. Была бы дыра.

Лиана заглянула в рюкзак и увидела дракончика. Чешуя блестела как зеркало. В кожистом гребне на нижней челюсти проявлялось уже нечто залихватское. Всякий раз, когда Рузе надо было утихомирить дракончика, он начинал пощипывать ему гребень. Дракончик сперва замирал, потом на глаза его опускалась перепонка.

– Это и есть знаменитый Гастрафет? – спросила Лиана.

– Угу, – смиренно подтвердил Рузя. – Вообще-то его хранитель Наста, но… – И Рузя опять загрустил.

Лиана решила поднять ему настроение.

– Хочешь витаминку? – предложила она.

Печальный Рузя покорно кивнул.

– А бутерброд?

Рузя захотел и бутерброд.

– Ешь-ешь! – поощрила Лиана. – Я сделала их слишком много. Мне одной столько не съесть. Альберт же Федорович, как известно, питается молекулами воздуха, безжалостно разгрызая их зубами.

Перекусив, Рузя не удержался и стал жаловаться Лиане на Насту. Не сразу, конечно, но Лиана сама эта устроила парой наводящих вопросов.

– Не унывай! Бабочки всегда летят на огонь. Он обжигает им крылья, и они становятся трудолюбивыми червячками, – утешила она Рузю.

– Но я не хочу трудолюбивого червячка. Я хочу бабочку!

– Хм… Но бабочки-то летят не на тебя, а на огонь! На тебя ползут червячки! Вот в чем проблема!.. – Лиана смеющимися глазами взглянула на Рузю. – Но не унывай! Гамов, конечно, соперник опасный, но, насколько я успела изучить мужчин, он типичный заяц-барабанщик!

– Кто-кто?

Лиана сделала пальцами разъясняющее движение:

– Ну, это такой заяц, который быстро-быстро колотит по барабану. Но потом у него заканчивается завод, и он останавливается. Так что в долговременной перспективе Гамова можно не опасаться. Жизнь штука длинная. И в ней лучше быть марафонцем. Спринтер вырвется вперед, уйдет в точку, а километров через пять находишь его на дорожке притворяющимся, что он завязывает шнурки.

Рузя тоскливо вздохнул. Конечно, здорово, что Лиана так думает, но для самолюбия ужасно больно признавать, что Наста предпочла его Гамову.

И снова был аэродром. И опять военный. Рина и здесь ожидала увидеть туман, но кругом были огромные просторы, высокое небо и невероятная, высокая, очень легкая трава, пробивающаяся даже сквозь плиты аэродрома. Эта трава вела себя как легкие детские волосы, которые, когда дуешь на них, начинают непредсказуемо метаться из стороны в сторону. Рине сразу вспомнилось стихотворение Майкова «Емшан» и степной хан, которого с чужбины заманивали на родину пучком травы. А вообще емшан – это полынь с горьковатым запахом.