Роберт Вегнер - Каждая мертвая мечта [litres]

Альтсин заскрежетал зубами.

И сразу успокоился, сдерживая гнев. Не ярись на чужие ошибки и грехи, совершенные тысячи лет тому назад, дурень ты эдакий. Думай о тех, что только могут случиться. Вот это будет веселье.

Он плыл широким каналом, что расширялся каждый час: льда тут было совсем немного. Морское течение, которое ежегодно огибало северный конец континента, неся невообразимое количество теплой воды с юга, наконец нашло проход и принялось за дело. Одновременно оно подталкивало лодку Альтсина на восток со скоростью в три-четыре узла, а потому вор мог некоторое время отдохнуть, перестать концентрироваться на пользовании Силой. Если так пойдет и дальше, то через несколько дней Север сбросит бо́льшую часть ледяного покрова, и даже Андай’я не сумеет снова сковать канал морозом. По крайней мере, до тех пор пока дни не станут короче ночей, а естественный ход вещей не поможет Королеве Зимы.

Существовал шанс, что скоро и правда появятся стаи мелких морских созданий, за которыми приплывут рыбы, пингвины, тюлени, моржи и киты. Существовал шанс, что…

Не тешь себя иллюзиями; некая мрачная и скверная часть его раздвоенного сознания ткнула в него этой мыслью. Даже если так случится, даже если местные моря забурлят жизнью, для них будет поздно. Бо́льшая часть умрет. Выживут только те, кто решится питаться мясом своих близких. Но после такого… после такого…

Лагерь ахеров отпечатался в его памяти сильнее, чем он признался бы. Горький, жгучий привкус бессилия… У него в руке была сила, которая крушила ледяные горы в пыль, но он не мог накормить голодных ничем, кроме тела отощавшего медведя.

Он сдержал гнев и разочарование.

Забудь об этих скелетах, едва волокущих ноги, тех, что помогали тебе сдвинуть с места подаренную лодку. Ты ничего не сможешь сделать. Это тебя не касается.

Но, проклятие, ничто он не ненавидел так, как бессилие.

Он скорчился на лавочке, плотнее запахнулся в сутану, прикрыл глаза. Ему требовался отдых, хотя бы на час-другой. Море в этом месте казалось довольно спокойным, на нем уже почти не было льда, а течение несло лодку в нужном направлении.

Альтсин погрузился в тревожный сон.

Она уклоняется в последний момент, а окованная железная дубина пролетает – фр-р-р! – над ее головой, едва задевая связанные в хвостик волосы. Кувырок назад, через левое плечо, так далеко, насколько позволяет цепь, и сразу встать на ноги, а кохха вращается в ее руках, создавая размытый щит. Стальной прут уже не калечит руки, мозолистые после многих дней тренировок: первые волдыри успели лопнуть, зажить благодаря чудесным мазям Ока Земли, снова лопнуть и снова зажить… много раз, пока кожа не затвердела настолько, что Кей’ле казалось, что вынь она угли из костра – легко удержала бы их в руке.

Она принимает очередной удар, не пытаясь его блокировать, поскольку сила его вбила бы ее в землю, потому она просто чуть меняет направление атаки, одновременно уклоняясь. Бац! Булава лупит в черную скалу в нескольких дюймах от ноги девочки так, что куски камня разлетаются во все стороны, кусая кожу. У нее есть шанс, а потому она контратакует, изо всех сил ударяя в ребра противника.

– Уф-ф… – Два Пальца сопит, словно кузнечный мех ее отца, и чуть наклоняется, но в этот же миг Пледик прыгает ему на спину и легонько оглаживает лицо когтями.

Они выиграли.

Три схватки из пяти.

Раздается одобрительное ворчание, кто-то рукоплещет по-вайхирски: ударяя нижними ладонями о бедра, кто-то громко смеется.

Кей’ла вытирает со лба пот, дышит, опирается о кохху и бесцеремонно сплевывает – слюна густая, словно раствор каменщиков. Ох, Ана’ве дала бы ей сейчас: девочки, мол, так себя не ведут, сказала бы, так нельзя, если будешь такой, никогда не найдешь мужа.

Мужа! Надо же.

Ее старшей сестре не нужно было сражаться с четвероруким гигантом восьми футов роста, который во время тренировочного поединка выказывал противнице уважение тем, что лупил железными палицами так, словно старался и вправду ее пришибить.

Кей’ла улыбнулась Пледику, тот ответил глазами и пощелкиванием кончиками пальцев, а потом ловко спрыгнул со спины Двух Пальцев и пошел к ней, звеня цепью. Он уже привык к цепи, Кей’ла, впрочем, тоже: эти пятнадцать футов стальных мелких звеньев соединяли два кожаных пояса, которые надели им на бедра через день после того, что случилось на площадке суда. Если он твоя вторая пара рук, – гласил приговор Тридцати Рук, – а ты его душа, вы должны быть едины, словно одно тело. Твой каналоо должен находиться подле тебя днем и ночью, ты за него ответственна. Соглашайся или ступай прочь из племени.

Выбор, ха. Она, естественно, согласилась, но когда их соединили вместе – запротестовала: нет, не три фута цепи, слишком коротко.

Почему?

Потому что – нет.

Почему нет?

Потому что, чтоб вас, моя вторая пара рук не будет рядом со мной, когда я стану мочиться. Цепь должна быть в пять раз длиннее. Или мы уходим из племени.

Уста Земли не стала спорить, остальные тоже, похоже, нечто в том, как Кейла это произнесла, убедило их, что девочка не отступит.

Цепь уже не казалась ей слишком тяжелой. Стала чем-то вроде продолжения тела: сказать честно, один из поединков они выиграли, ловко оплетя ноги противника и повалив его на землю. Тренировались они много часов ежедневно, много циклов. Это тоже было одно из условий, какие ей поставили, если уж она хотела остаться. Ты – личность, взяла голос в кругу суда, а потому ты должна уметь сражаться, иначе кто-то из племени может погибнуть, защищая тебя. Нет, в такой смерти нет ничего плохого, но сколько вины ты сумеешь взвалить на себя? Да, у тебя есть каналоо , но и он не бессмертен, поверь. Мы уже убивали таких, как он, более старших и куда более опытных. Достаточно одного точного удара, как и для любого. Хочешь, чтобы он погиб потому, что ты не умела сражаться?

Она, ребенок пограничья, такое понимала – даже слишком хорошо. Видела смерть людей, которые гибли, чтобы ее спасти, знала, как это – быть беспомощной жертвой, похищенной, связанной, словно животное, пытаемой. Каждое из таких воспоминаний оставалось в ней, осаждалось глубоко, где-то пониже сердца. Когда она впервые взяла в руки специально для нее изготовленную кохху – окованный сталью боевой шест в пять футов, чей листовидный наконечник на одном конце предназначался для быстрых уколов, а шаровидное навершие с другого – для разбивания костей, – тяжесть оружия заставила побежать по ее рукам приятные мурашки. Больше никогда. Больше она не будет жертвой.

А потом, пытаясь покрутить шестом, она ударила себя по голове и поняла, что ее ожидают долгие часы тренировок, прежде чем они с шестом сделаются приятелями.