Джессика Броуди - Небо без звезд [litres]

– Они каким-то образом включают сообщение. Смотри.

Он стал двигать устройство взад-вперед. Рядом с Алуэтт таинственные слова проявлялись, чтобы тотчас распасться хаосом пикселей, едва он отводил телеком.

Марцелл покачал головой:

– В этой металлической бирке скрыт какой-то сенсор или…

– Стой! – Алуэтт отскочила подальше от телекома. – Arrête! Ты сам не понимаешь, что говоришь.

– Алуэтт… – Марцелл шагнул за ней, но она отшатнулась еще дальше. – Прости. Я думал, ты знаешь. Я думал, ты с ними заодно. Я думал, «Авангард» специально подослал тебя…

– Нет! Пожалуйста, замолчи! Тут какая-то чудовищная ошибка.

– Никакой ошибки, Алуэтт. Я…

Но девушка уже не слушала. Оттолкнув его, она бросилась бежать по коридору, и сама толком не зная куда. Лишь бы подальше от него. От его пронзительных глаз и нелепых обвинений.

– Подожди, Алуэтт! – раздавалось у нее за спиной. – Пожалуйста, постой!

Но она не остановилась ни на секунду. Она бежала. Обратно, по коридорам и лестницам, что привели ее сюда. В спасительное убежище.

Алуэтт отперла вентиляционную шахту и слетела по трапу в Обитель. Теперь она поняла, куда ей надо. Точно знала, как доказать, что Марцелл ошибся.

Главный коридор Обители пустовал. Должно быть, сестры еще спали. Она пронеслась дальше, к тяжелой деревянной двери в конце. К той, что прежде для нее всегда была закрыта. К той, за которую воспитаннице не разрешали ходить.

«Пока сама не станешь сестрой», – говорили ей.

Что ж, теперь она сестра. Ей вручили четки. Она имеет полное право войти в Зал собраний. Алуэтт миновала коридор, уводящий к спальням сестер. Оставила позади выход в общий зал. И кухню.

Из двери столовой вдруг показалась принципаль Франсин – усталая, с красными глазами. Словно всю ночь не ложилась.

– Алуэтт! – окликнула она девушку с обычной строгостью, не оставлявшей места для споров. – Идем со мной, прошу тебя.

Но Алуэтт не остановилась.

Хватит уже с нее разговоров.

Хватит послушания.

Хватит лжи.

Достигнув двери, ведущей в Зал собраний, девушка ухватилась за ручку и, распахнув ее настежь, изумленно отскочила при виде того, что открылось по ту сторону.

Еще одна дверь.

Причем не деревянная, а из толстой стали с заклепками. Точь-в-точь как та, что закрывала выход из Обители.

Зачем тут еще одна дверь?

На миг Алуэтт заколебалась. Но прежняя решимость тут же вернулась к ней. Она протянула руку и повернула большую круглую ручку.

– Алуэтт! – еще резче позвала ее сзади принципаль Франсин. Она почти догнала девушку. – Стой!

Опять это ненавистное слово. Оно лишь распалило Алуэтт. Придало новых сил.

Хватит уже, настоялась!

Набравшись духа, она всем весом налегла на дверь. Створка отошла, и Алуэтт ввалилась в комнату.

И глазам своим не поверила. Уж не сон ли это?

Она словно бы попала в иной мир.

Куда ни глянь, всюду экраны. Экраны, встроенные в стены. Экраны на столах. Экраны, составленные друг на друга до самого потолка. Все они походили на монитор, через который Алуэтт подглядывала за тем, что происходит снаружи, с той лишь разницей, что на этих мониторах были самые разнообразные изображения. На этих было… все .

Ну да, вообще все!

Коридоры Трюмов. Прилавки Зыбуна. Зловещий куб полицейского управления. Иные мигающие картины, похоже, передавались прямо из Ледома. И еще тут были неизвестные Алуэтт города. И места, о которых она только читала в «Хрониках».

А среди этих экранов сидели сестры.

Сестры, которых Алуэтт знала чуть ли не всю жизнь.

Сестры, которых она ожидала застать спящими. Вот, оказывается, чем они занимались до безмолвного завтрака и мирной медитации в начале нового дня.

Сейчас все они таращились на нее.

Алуэтт как заведенная поворачивала голову, силясь вобрать все увиденное вокруг.

Переплетающиеся на полу провода и кабели; странные огоньки, мигающие на сложных конструкциях силовых щитов; невидимые динамики, в которых что-то гудело и бормотало. И выше – полка, битком набитая книгами и бумагами, а над ней гигантский часовой циферблат, отмечающий время до миллисекунд. Огромная доска у двери была почти скрыта приколотыми к ней торопливыми заметками и набросками от руки. А ровно посреди комнаты, зависнув над тяжеловесным черным пьедесталом, ярко светилась карта-голограмма.

Только на этой голограмме, в отличие от карты, найденной Алуэтт в отцовском подсвечнике, изображалась не планета Латерра.

А вращался огромный шар Бастилии.

Единственного спутника Латерры.

«Они пытались разрушить систему охраны Бастилии».

– Жаворонок, – проговорил голос у нее за спиной. Алуэтт вздрогнула и обернулась к принципаль Франсин. Но, вопреки ожиданиям, не встретила ее обычного укоризненного взгляда. Нет, сейчас принципаль Франсин смотрела на нее сквозь очки мягко, чуть ли не с жалостью. – Сядь. Нам надо поговорить.

Гран-бульвар, протянувшийся через центр Ледома, залило красное море.

Красные шляпы, красные платья, красные костюмы, башмаки и шали. Сам Марцелл с головы до ног оделся в тот же цвет, как и все прочие секретари, советники и чиновники Министерства, сидевшие вместе с ним на возведенной в конце бульвара сцене. Зрители собрались со всего Ледома, заполонили широкую улицу до самой Башни Парессов, блиставшей в утреннем сол-свете металлическим кружевом и вздымающейся антенной.

Глядя на эту мрачную алую толпу, Марцелл гадал, как случилось, что яркое багряное сияние Сол-2 стало на Латерре официальным цветом траура.

Цветом смерти.

Его взгляд скользнул по маленькому гробику, установленному посреди сцены. Какой он неправдоподобно крошечный! Ровно по росту девчушки. Малышки, которой сегодня исполнилось бы три года.

Премьер-инфанты.

Марцелл все не мог поверить. Еще на прошлой неделе маленькая Мари Паресс была такой живой. Радостно визжала и болтала за завтраком. Смотрела, как он сворачивает из салфетки птичку.

У нее была такая светлая улыбка. Такие блестящие темные кудряшки.

А теперь вот это.

Узкий, красный как кровь гробик.

Его мысли прервала барабанная дробь. Прибыло семейство Парессов со свитой. Марцелл вместе со всеми чиновниками поднялся, приветствуя патриарха, матрону и главных советников, включая генерала д’Бонфакона, выходивших из своих круизьеров, чтобы подняться на сцену.

Патриарх, как и Марцелл и его дед, оделся в красный траурный мундир с двойным рядом титановых пуговиц и парадными эполетами, а на матроне было длинное багровое платье из чистого шелка. Вуаль того же цвета колыхалась под искусственным ветром Ледома.

Шествие тянулось мимо Марцелла: матрона плакала, уткнувшись в красный шелковый платочек; патриарх то и дело останавливался, принимая соболезнования чиновников.