Игорь Леденёв - Тайна золотого орла [litres]

– Простите мою рассеянность, – пытался оправдываться Михайленко. – Они… они только что приехали… из Лубен [17] Дубны- районный центр Полтавской области. .

– Кто это «они»? – не унимался низкий.

– Мои племянники, – часто мигая, нетвердым голосом вымолвил Николай Иванович. И почему-то извиняющимся тоном добавил: – Сестра у меня в Лубнах, а это, значит, ее сыновья.

Штатский внимательно посмотрел на ребят. Во взгляде колючих, проницательных глаз отразилось недоверие. Так не похожи были на родных братьев плотный, широкоплечий Андрей и высокий, худощавый Дима.

– Из Лубен, говоришь, только что приехали? – оживился низкий, запросто перейдя на «ты». – А чем это они, позволь узнать, могли приехать в такую рань, из самих Лубен? А? Не близкий ведь свет, сто сорок километров?

– А нас папка привез, на машине. В райком ехал, на партсобрание, и нас, значит, подбросил, – еле слышно пролепетал Дима.

– На собрание, говоришь, ехал? В райком? Так-так. Папка, говоришь? – ехидно переспросил низкий. – А в какой райком?

– Известно в какой, в Ленинский, – нашелся Андрей.

Низкий сощурился и стал медленно расхаживать перед ребятами, явно обдумывая очередной каверзный вопрос. Милиционер стоял у входа, молча наблюдая за допросом.

– С какой целью приехали в Полтаву? – снова пошел в атаку низкий.

– Приехали поступать в пединститут, – пришел на помощь ребятам Николай Иванович.

– Племянники, значит! Братья! Из Лубен! Учиться приехали! Только что! Стало быть, одногодки! Близнецы, значит! Как две капли воды! Ха-ха! Родная мать не отличит! Как я сразу не заметил! – подытожил штатский, необычайно довольный собой.

– Мы погодки, – стал оправдываться Дима, – просто я досрочно школу закончил, на год раньше, и поэтому вместе приехали поступать.

– Ну, допустим, экстерн ты наш! – с улыбкой согласился штатский. – Но если учиться приехали, значит, и паспорта уже получили. – И, резко развернувшись к ребятам, требовательно спросил: – Документики предъявите, братья! – и вытянул вперед руку, ладонью вверх. Короткие, жирные пальцы требовательно выпрямились.

Два названых брата застыли в нерешительности и с мольбой уставились на Михайленко. Но преподаватель и сам решительно не знал, что предпринять.

А низкий стал деловито вышагивать взад-вперед и ухмыляться, понимая, что загнал ребят в угол.

– Матвей Петрович! – включился в разговор милиционер. – Да шо вы с ними церемонитесь! За жабры их и в камеру! Там сознаются! Как миленькие сознаются! Во всем сознаются! И шо было, и чего не было, сознаются! Это ж как пить дать ясно, шо они, гады, дверь энту выбили, самым изуверским способом! Преступники малолетние! Да зона по ним плачет!

Но у Матвея Петровича настроение явно поднялось. Он повернулся к милиционеру и с наигранной строгостью процедил сквозь редко посаженные пенькообразные зубы:

– Не бузи, Федя! Ребята и сами во всем сознаются. Затем ехидно спросил:

– Ну что? Где документики? А? Потеряли? Хе-хе.

И тут неожиданно увидел в левой руке Андрея массивный золотой крест. Лицо штатского мгновенно стало серьезным, даже вдохновенным.

– А ну, покажи! Что это у тебя?

И, придвинувшись вплотную к Дорошенко, схватился пятерней за блестевшее распятие. Но Андрей не отпускал реликвию. Тогда Матвей Петрович, грубо толкнув парня, выхватил крест.

– Вот это да! – не скрывая восторга, прогоготал штатский. – Не меньше килограмма чистого золота.

Федя подошел поближе, выгнул крупную, жилистую, как у гуся, шею и выпучил бестолковые глаза. Каменное лицо его растянулось в улыбке, обнажив щербатые коричневые зубы, из которых один отсутствовал.

– Червонное, из царского! – голосом знатока восторженно заклекотал он. – Гы! Гы! Гы! – и весь затрясся, брызнув слюной.

– Вы что, еще и церковь обокрали? – нахмурился Матвей Петрович.

– Это подарок мамы, – спокойно произнес Андрей и протянул руку за крестом.

– У тебя что, мама дворянских корней? Или у дворян убирала? – пытался пошутить низкий, не обращая внимания на жест Дорошенко.

– Отдайте крест! – вежливо, но настойчиво произнес Андрей.

Штатский удивленно приподнял взлохмаченные брови:

– Ты что себе позволяешь, сопляк? Да я тебя! Я тебя… сгною! Так! Церковная утварь конфискована! А вы, вы… арестованы!

И он проворным движением опустил крест в боковой карман пиджака.

Кровь закипела в жилах Андрея. Плотно сжав кулаки, он быстро сделал полшага вперед и левой рукой нанес сильнейший боковой удар в гладко выбритую челюсть Матвея Петровича. Свет померк в ехидных глазках штатского. Пораженная челюсть, мгновенно сделавшись огненно-красной, быстро полетела в угол комнаты, увлекая за собой приросшую голову и остальное тело. С шумом упала на пол и, грациозно перекувыркнувшись несколько раз, замерла неподвижно. Андрей молниеносно бросился к поверженному телу и забрал свой крест.

– Да я… да я тебя пристрелю, контра! – прокричал Федя, хватаясь за кобуру.

В этот момент послышался глухой, но удивительно громкий звук. Деревянная табуретка, направленная рукой Николая Ивановича по большой круговой траектории, всей мощью обрушилась на выпуклый затылок Феди.

Страж порядка застыл на месте, как каменное изваяние. Правая рука картинно замерла на расстегнутой кобуре. Волчьи глаза округлились неимоверно, и милиционер, словно поверженный памятник, не сгибаясь, упал прямо лицом в пол. Из-под сплюснутой, надорванной фуражки, равномерно окрашивая короткие волосы, стала медленно расползаться вязкая кровь, заливая масляным пятном недавно вымытый пол.

Николай Иванович устало осмотрел поле боя. Два поверженных тела недвижно лежали в разных концах комнаты. Одно – грузное, мордой вниз, другое – маленькое, физиономией вверх.

Михайленко нервно провел рукой по волосам и кинулся к комоду. Быстро открыл верхний ящик. Тщательно порылся. Затем отодвинул нижний ящик, скороговоркой приговаривая:

– Где ж я его положил? Где ж я его положил?

Наконец, в третьем ящике нашел маленький черненький предмет, похожий на пейджер. Дима с Андреем понимающе переглянулись. Преподаватель быстро нажал красную кнопку. Раздался тонкий писк. Историк прислушался. Матвей Петрович шевельнулся, открыл глаза и тихо застонал.

Через пару минут за окном показался слегка покачивавшийся катер, точно такой же, как у Чударя. Рослый кудрявоголовый парень, сидящий в катере, тихонько постучал по стеклу.

Николай Иванович бросился открывать окно, но заплывшая краской рама не желала отворяться. Преподаватель отчаянно дергал за оконную ручку, но рама оставалась неподвижной, только стекла дребезжали.

Парень в лодке начал выказывать признаки волнения – упирался ладонями в раму, вертелся, тревожно покачивал головой. После очередного рывка Николая Ивановича рама с треском распахнулась, но стекло треснуло.