Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Вы здесь, чтобы встретиться с ним в Долинго.

– А его нет в Долинго. Где ведьма? Она слушает? Она тебе на ушко нашептывает или ты просто жирное эхо голосов поважнее?

Канцлер зашикал.

– Да, говорят, у меня есть нюх, но никто не поведал тебе, что я и на язык горазд.

– Если я уйду, то обязательно вернусь с…

– Со своими инструментами. В первый раз твои слова напугали меня больше.

Я встал. При том, что шея моя была на цепи и деваться мне было некуда, канцлер слегка попятился.

– Я не стану говорить ни с тобой, ни с твоей Королевой. Только с ведьмой.

– Мне даны полномочия…

– Только с ведьмой – или приступай к своим пыткам.

Он подхватил свою агбаду и оставил меня одного.

Вскоре я почуял ее приближение, и все ж она застала меня врасплох. Дверка напротив моей клетушки открылась, и она вошла. За нею в нескольких шагах два стража. Один – с ключами – отпер ей решетку и широко распахнул ее. Стражи изо всех сил старались не выказать страха перед Ведьмой Лунной Ночи. Она села в темноте.

– Знаю, ты раздумывал над этим, – заговорила. – Дивился, почему не видел в Долинго ни единого ребенка.

– Раздумывал я о том, почему не убил тебя, когда возможность была.

– Одни города скот разводят, другие пшеницу выращивают. Долинго выращивает мужчин – и не неестественным способом. Объяснять тебе незачем, а на рассказ ушли бы годы. Вот что знать тебе следует: луна сменяла луну, год сменял год, скопление лет сменяло скопление лет, и семя с матками сделались для долингонцев бесполезными. Все, что не бесплодно, порождает монстров, непередаваемо ужасных на вид. Дурное семя попадает в дурное лоно, в одной и той же семье, раз за разом – и долингонцы превращаются из умнейших детей в полных болванов. Пятьдесят лет уходит на то, чтобы они сказали друг другу: «Взгляните на нас, нам нужно новое семя и новые матки».

– Порадуй меня, скажи, что в этой скучной сказке появятся монстры.

– Это больше, чем колдовство. Если она зачинает, его хватают и в ствол засаживают. Он – спускная трубка, и его осушают дочиста. Осушают, пока не умрет. Но это только для того, кто попадет в королевскую линию. Других мужчин они хватают, осушают и убивают для остального населения. Даже из вашего О́го, от чьего семени никакой пользы, их ученый и ведьмак способны сделать посевной материал и разводить.

– Значит, цитадель должна быть напичкана детишками под завязку. Их прячут?

– Потом детей извлекают еще не родившимися и помещают на хранение в громадную матку, кормят, растят их, пока те не станут такими большими, как ты. Только тогда они рождаются. Но они здоровы и живут долго.

– Мужик, мой сверстник, лепечет «бабабаба» и обсирается дважды на день. Вот оно, великое Долинго!

– Прошло уже два дня. Где малец?

– Никаких детей, никаких рабов и никаких странников. Ты знала это. Знала с тех самых пор, как карта показала, что следующая дверь ведет в Долинго.

– Ни у кого нет безопасного прохода в Долинго, – пожала плечами Соголон. – Ты ж видишь, их головы заполнены не чем иным, как размышлениями. Требуется множество упрашиваний, бумаг и целый договор, только чтоб проехать по главной улице. Посмотри на великолепие цитадели. Думаешь, они добились этого, позволяя кому угодно проезжать и выведывать их секреты? Нет, дурачок. Они пускают каждого, кто оказывается на их улицах, на племя и убивают всякого, в ком не находят пользы.

– Ты отправила тех голубей, чтоб уведомить ее о нашем приходе. С дарами.

– Почему они так надолго застряли в Увакадишу?

– Я, префект и О́го – это в подарок.

– Почему они не приехали? – спросила она.

– Возможно, у женщин Увакадишу больше плоти и больше крови. Разве ты не южная женщина?

– Аеси уже на подходе к Долинго.

– Кто-то предал тебя? Что ты на это скажешь, Соголон?

– Тебе бы только шутки шутить.

– А тебе бы только предавать.

– Было два Долинго. Точно так же, как был Малакал до Малакала. В старом Долинго не знали ни Королевы, ни Короля, имелся у них Большой Совет – из одних мужчин. Зачем целое царство отдавать в руки всего одному мужчине, говорил им народ, как они уверяли (что было ложью: народ они никогда ни о чем не спрашивали). Мужчины же те рассуждают: «Зачем ввергать наше будущее в длань одного человека? Рано ли, поздно ли, если отдать власть в руку одного, то он сожмет руку в кулак. Забудьте про Короля с Королевой, создадим Совет из наших разумнейших мужчин». Скоро разумнейшие мужчины слушают одних только разумнейших мужчин и вскоре обращаются в глупцов. Вскоре все, начиная с того, где дерьмо убирать, и кончая тем, на кого войной идти, обсуждалось этим Советом до того долго, что дерьмо плыло по улицам и они едва не потерпели поражение в войне с четырьмя сестрами на юге. Десять и еще два мужчины, и когда они добиваются согласия, никто уже не смеет видеть за пределами их высокомерия. Когда же нет у них согласия, они сражаются и сражаются, а народ с голоду пухнет да мрет, они ж всегда до того высокомерны, что считают это свидетельством их мудрости. И народ Долинго осознал истину. Зверь с десятью и еще двумя головами не становится в десять и еще два раза мудрее. Он – чудище, облаивающее самое себя. Так что долингонцы убили десять и еще одного, а последнего сделали Королем.

– Они все еще боятся Великого потопа, какой никак не разразится, – сказал я.

– Нынче они вызывают зависть девяти миров. Всякий король желает союза с ними, каждый король желает их завоевать. Но вот первый мудрый указ Короля? Долинго не вступает ни в какую войну, у него нет врагов, все равно каких. Они торгуют и с праведными, и с нечестивыми.

– В истории твоей ни прелести, ни краткости.

– Я убеждаю Амаду, что никто из вас ему не нужен. Любые пять-шесть воинов да ищейка. Ты единственный, кто мне нужен, но даже ты – дурачок. Каждый из вас в отдельности – болван. Потратить столько времени на грызню и ругань, как голодные гиены, и ни один из вас не удосужился собственное дерьмо отыскать, не то что мальца. Хочешь знать, что для меня Конгор? Конгор – это там, где мужчина учит меня, в чем его истинная польза. И даже последнее, для чего он годится, свеча исполняет лучше.

– И все ж ты помогаешь отыскать мальчика, что станет мужчиной, – заметил я.

– А ты знаешь, что я делаю? Известно тебе, что я делаю? Я величайшую месть творю. Я погублю вас всех до единого. Всех до единого. Я у всякого смертного одра была. У всякого несчастья. У каждого поветрия дурного настроения. У каждого смертельного поворота. И я смеюсь. И если нож входил всего наполовину, я всаживала его глубже. Или странствовала по воздуху, одурманивая твой разум. И я все еще живу. Я погублю тебя, и твоего сына, и сына твоего сына. И я буду жить. Я… я… – Она умолкла и стала оглядывать темницу, будто впервые ее видела.