Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

Молния вспыхнула от ее головы и разветвилась по членам ее тела. Леопард вскочил, но она ухватила его за шею, оторвала от пола и швырнула в стену. Плоть впечаталась в раствор. Глаза ее, голубые, глаза ее, белые, глаза ее молниями потрескивали. Я понесся на нее разъяренным буффало. Она пнула меня прямо в грудь и выбила все дыхание. Я упал навзничь, ударился головой, Леопард катался рядом со мной. Она схватила его за сгиб руки и швырнула через всю комнату в противоположную стену. Она была молнией, сжигающей воздух. Она схватила его за левую ногу и потащила назад, стискивая колено, вынудив Леопарда завыть. Он пытался обернуться леопардом, но не смог. Она так крепко била молниями, пробегавшими по ее телу и вырывавшимися наружу изо всех ее дыр, через крик ее и гоготанье. Она пинала его, и била, и лягала, и я вскочил, и она перевела взгляд на меня. Потом быстро отвела его, словно кто-то ее окликнул. Вновь бросила на меня взгляд – и вновь отвела. Леопард, уж я-то его знал, знал, что он из себя выйдет: он прыгнул на нее, ударив в спину, и сбил с ног, но она перевернулась и пинком отшвырнула его так, что он опять полетел по комнате. Вскочила на ноги, голубой свет полыхал в ней молниями в хорошую грозу, и она издала звук, о каком и не знаю, как рассказать. Обернувшись, она ринулась ко мне, но Леопард ухватил цепь и с такой силой потащил ее назад, что она опять свалилась. Но перекатилась, вскочила и нацелилась на Леопарда. Опять вскрикнула, взмахнула руками, и тут стрела вонзилась ей сзади в плечо. Я думал, она закричит, но она ни звука не изронила. Развернулась. Леопардов малый стоял позади меня. Она пустилась бежать, но он опять выстрелил, вторая стрела стала почти продолжением первой, что торчала в спине, и она взвыла. Молнии заходили в ней, и вся комната оказалась в голубом сиянии. Она рыкнула на малого, но тот мигом пустил в нее новую стрелу. Он выхватил стрелу и прицелился в нее. Вполне мог целить ей в сердце и попасть. Будто поняв это, она отступила. Женщина-молния метнулась в окошко, промахнулась, ухватилась за подоконник, впившись ногтями в стену, подтянулась, высадила оконную решетку – и прыгнула.

Леопард, миновав малого и меня, бегом бросился вниз по лестнице.

– Это он научил тебя, как…

– Нет, – ответил малый и поспешил вниз вслед за Леопардом.

Я уже успел раздышаться. Снаружи Леопард с малым, на много шагов опережая меня, бежали по узкой улочке, где не было ни единого фонаря и не светилось ни единое окно. Они, замедлив, перешли на ходьбу, когда я догнал их.

– Она есть у тебя? В носу твоем? Есть? – допытывался Леопард.

– Не сюда, – сказал я и свернул в проулок, шедший поперек улицы. В проулке было полно нищих, многие лежали прямо на дороге, на нескольких мы наступили, на что они отозвались криками и стонами. Она неслась, как сумасшедшая, – я чуял это по ее следу. Мы свернули в еще один проулок, этот, как сифилисом, был заражен рытвинами, заполненными вонючей водой. На земле лежал стражник, дрожа и пуская пену изо рта. Мы понимали: ее рук дело, – и ни один из нас не высказал это вслух. Мы шли по ее запаху. Она металась вдоль внешней стены, но бегала взад-вперед, переворачивая повозки и сшибая пытавшихся уснуть мулов. Заплутала.

– Вон там, – сказал я.

Мы догнали ее на южной дороге, на крутом спуске к воротам во Внешней стене. Она неслась по какой-то улочке, а мы следовали за ее голубым светом мимо сбитых ею с ног людей и животных. Бежала она к воротам. Стража была, но ни у одного стражника не было ни дубины, ни копья, какое могло бы остановить ее. Мы опять догнали ее. В жизни ни единой души не видел, бегающей так быстро, кого б бесы не несли. Два охранника со щитами и копьями, увидев ее, вышли вперед, подняли копья над головами. Не успели они их бросить, как она высоко подпрыгнула и, будто шагая по воздуху, шмякнулась о городскую стену. Вцепилась в раствор меж камней, чтоб не упасть, вскарабкалась на самый верх городской стены и спрыгнула с нее прежде, чем набежавшие еще охранники сумели бы до нее добраться. При виде нас охранники изготовили копья к броску.

– Добрые люди, мы не враги Малакала, – сказал я.

– Но и не друзья тоже. Кто б еще решился потревожить нас в канун полудня мертвых? – произнес первый страж, покрупнее, потолще, в железных доспехах, давно утративших блеск.

– Вы же тоже ее видели, не отпирайтесь, – сказал Леопард.

– Мы ничего не видели. Не видели ничего, акромя трех ведьмаков, творящих ночное колдовство.

– Мы не собираемся никому вредить в этом городе, но вы должны пропустить нас, – сказал я.

– Мы вам ничего не должны. Ступайте домой, пока мы не отправили вас еще куда-нибудь, – заговорил другой страж, поменьше ростом, похудее.

– Мы не ведьмаки, мы охотники.

– Вся дичь спать улеглась. Так что голодайте. Или отправляйтесь искать развлечений, какие в такое время мужику спать не дают.

– Вы будете отрицать только что вами виденное?

– Я ничего не видел.

– Ты ничего не видел. Обделайся все…

Я оборвал Леопарда:

– Тем лучше для нас, страж: ты ничего не видел.

Я снял с руки браслет и бросил его ему. Три змейки, каждая жрущая хвост другой, знак Вождя Малакала и подарок за то, что разыскал я то, что даже боги называли ему пропавшим.

– И я служу вашему вождю, только это ничего. И есть у меня два топорика, а у него есть лук со стрелами, только это ничего. И это ничего пробежало мимо двух мужиков, будто мимо ребятишек, вспрыгнуло на городскую стену, будто на камень речной. Отпирайте свои замки и дайте нам троим пройти, и мы все сделаем, чтобы ничего, какое вы не видели, никогда не вернулось обратно.

Стена была южной. Снаружи одни скалы и примерно шагов двести до утеса, где обрыв был самым крутым. Она стояла в сотне шагов, дергаясь то влево, то вправо, то опять влево. Будто принюхивалась. Потом упала на землю и обнюхала камни.

– Нуйя! – крикнул Леопард.

Она повернулась, словно услышала звук, не имевший, она знала, к ней никакого отношения, и опять побежала. Пока бежала, внутри нее молния ударила, и она закричала. Малый, продолжая бежать, схватился за лук, но Леопард зарычал. Мы бежали по кромке утеса к его вершине. Мы догоняли, потому как хоть она и бежала быстрее нас, но прямо бежать ей было некуда. Добежав до края утеса, она, не останавливаясь, спрыгнула.

Образ мальца в воздухе завис три года назад. По пути к Рухнувшей Башне я раздумывал, сильно ли можно измениться за три года. Мальчик в 16 до того не похож на себя в 13, что их можно счесть разными людьми. Это я сам видел много раз. Одна мать, не перестававшая плакать или искать, совала мне деньги, чтоб я нашел ее украденного сына. В этом трудностей никогда не было, легче легкого найти украденное дитя. Трудность в том, что ребенок никогда не оказывался таким, каким был, когда его украли. Для того, кто его украл, – часто по великой любви. Для его матери – тоже не диво. Мать дитя получает обратно, только постель его останется пустой. Похититель дитя теряет, зато живет в дитячьих желаниях. Вот истинные слова, сказанные ребенком, какой пропал, а потом нашелся: «Никому не загасить ее, мою любовь к матери, что меня выбрала, и ничто не способно вызвать любовь к женщине, из кхекхе какой я выпал». Мир странен, и люди без устали делают его еще страннее.