Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

Ни я, ни Леопард не заговаривали о той женщине. В ту ночь на утесе я только и сказал:

– Скажи малому спасибо.

– Что?

– Спасибо. Поблагодари малого, что твою жизнь спас.

Я пошел обратно к воротам. Зная, что Леопард благодарить не станет, сам сказал малому спасибо, проходя мимо него.

– Я не для тебя это делал, – ответил он.

Вот так.

Теперь мы шли к Рухнувшей Башне. Вместе, но не разговаривали. Леопард впереди, я позади, а между нами малый, что нес его лук и колчан. Коль скоро не разговаривали, стало быть, и не договаривались, и я по-прежнему мысленно наполовину говорил «нет». Леопард правду о деле не сказал. А ведь одно дело, если тебе на войне не повезло, по низости рождения или рабом угораздило родиться, но сажать женщину на цепь как узницу – это нечто другое, пусть даже она и одержима каким-то бесом молний. Но о женщине мы не говорили, мы ни о чем не говорили. Меня так и подмывало закатить малому оплеуху за то, что впереди меня шагал.

Из обитавших на этих улицах ли, тропках ли, закоулках ли никто, похоже, не знал о приезде Короля. За все свои годы в Малакале я на этой улице не был ни разу. Никогда не видел смысла наведаться к старым башням, миновать вершину и спуститься вниз, чтоб застать побольше солнца. Или вверх подняться: подъем поначалу был такой крутой, что глиняная улица ужималась в узкую дорогу, а потом в ступени.

Спуск вниз опять был крутой, там, где мы проходили, окнами в домах давно не пользовались. Еще два дома стояли по обе стороны дороги и казались прибежищами нечестивости: их сплошь покрывали знаки и картинки всех видов про соитие со зверями всех видов. Даже спускаясь, мы оставались достаточно высоко, чтобы видеть весь город и равнину за ним. По правде, на самом деле мы были всего лишь городом башен, что старался сделать высокие горы еще выше. Услышал я как-то, что первые строители этого города во времена, когда он еще и не был городом, а сами они еще не вполне мужчинами, просто пытались строить башни такие высокие, чтоб попасть обратно в царствие небесное и начать войну в земле богов. Я потерял счет дням и не мог вспомнить, почему в тот день улицы были пусты.

– Пришли, – сказал Леопард.

Рухнувшая Башня.

Само по себе это оговорка. Башня не рухнувшая, она вот уже четыреста лет как рушится. О том старики и говорят, что в те времена строили две башни в стороне от остального Малакала. Мастера-строители ошиблись в тот самый день, когда стали строить на дороге, шедшей вниз, а не поднимавшейся в горы. Две башни, одну толстую и одну тощую, построили под жилье для рабов на время до прихода корабля с востока, какой увозил их. А тощей башне предстояло стать самой высокой во всех землях, такой высокой, что, как некоторые говорят, с нее горизонт юга было видать. По восемь этажей у каждой, но та, что повыше, тянулась вверх дальше, будто маяк для великанов. Одни говорят, что главному строителю видение было, другие говорят, что он безумен был: с курами сношался, а потом рубил им головы.

Только вот что видели все. В день, когда последний камень был положен (после четырех лет гибели рабов от несчастных случаев, железа и огня), назначили торжества. Военный правитель крепости (а Малакал был всего лишь крепостью) явился со своими женами. Явился и принц Моки, старший сын короля Кваша Лионго. Главный строитель, этот трахаль ебарь куриный, уже собирался оросить основание куриной кровью и выпросить благословение богов, как вдруг башня, что повыше и потоньше, качнулась, заскрежетала, пылью фукнула и закачалась. Она раскачивалась взад-вперед, с запада на восток, и до того размашисто, что два раба, все еще завершавшие работы на крыше, слетели с нее. Тонкая башня накренилась, наклонилась и даже согнулась немного, пока не легла на толстую башню и они не слились, словно любовники, в страстном поцелуе. Поцелуй тот потряс и бахнул, что твой гром. Башня, казалось, рухнула, только этого так никогда и не случилось. Две башни ныне смялись в одну, но ни та, ни другая не поддались и не упали. А после десяти лет стало ясно, что никакая башня не падет.

Людям даже понравилось жить там. Потом это стало гостиницей для усталых путников, потом крепостью для рабовладельцев и их рабов, а после, когда три этажа тощей башни рухнули один на другой, это было ничем. Ничто из этого не объясняло, почему наш Барышник пожелал встретиться тут. На трех верхних этажах многие лестницы были снесены. Малый остался снаружи. Что-то погромыхивало в нескольких этажах ниже, словно основание башни вот-вот поведет.

– Эта башня в конце концов брякнется вместе со всеми нами, – сказал я.

Мы ступили на пол, какого я в жизни не видел, на нем был узор, как на кентской ткани [29] Кентская ткань — традиционная ткань ряда западноафриканских племен, особенно в Гане. Кенте готовится из переплетающихся полосок шелковой и хлопчатобумажной ткани, составляющих единый геометрический узор. Считалась королевской и сакральной тканью, которую носили только по особо важным случаям и из которой шили одеяния царей. Со временем использование кенте стало более распространенным. Однако значение ткани как торжественной сохранилось, и она высоко ценится. , только в виде черно-белых кругов и стрелок, что вращались по кругу, хотя все на месте стояло.

Перед нами оказался дверной проем без двери.

– Три глаза, смотри, как в темноте светятся. Леопард и полволка. Это так ты свой нюх обрел? Тебе по вкусу кровь, как и этому котяре? – раздался голос Барышника.

– Нет.

– Входите и говорите, – произнес Амаду.

Я было рот открыл, чтоб сказать кое-что Леопарду, но тот уже обратиться успел и затрусил на всех четырех в комнату. Внутри факелы бросали свет на белый потолок и синие стены. Похоже было на реку ночью. На полу лежали подушки, но никто на них не сидел. Зато какая-то старуха сидела прямо на полу, скрестив ноги, ее коричневое кожаное платье пахло животным и выглядело так, будто кто-то только что ее в шкуру укутал. Голова ее была кругом выбрита, кроме волос на макушке, заплетенных в длинные седые косицы. Серебряные круглые серьги, большие, как блюдца, свисали с ее ушей и лежали на плечах. Шею ей окружали несколько ожерелий из красных, желтых, белых и черных бусин. Старушечьи губы шевелились, но она ничего не произносила и не смотрела ни на меня, ни на котяру, что трусил вкруговую по комнате, словно еду выискивал.

– Мой пятнистый зверь, – сказал Барышник. Леопард повернулся к нему.

– Во внутренние покои, – махнул рукой Барышник, и Леопард убежал.

В комнате находились пятеро. Подаватель фиников – рядышком с хозяином и готовый скармливать ему плоды. Еще один мужчина, до того высокий, что, пока он своей левой ногой не двинул, я принимал его за подпиравшую потолок колонну, вырезанную в виде человека. Вид у него был такой, что казалось: топни он ногой, и башня эта окончательно завалится. Кожа у него была темная, но не так темна, как моя, больше напоминала цветом неподсохшую грязь. И блестела даже при скудном свете. Я разглядел красивые пятнышки шрамов у него на лбу, одна их цепочка огибала его нос и расходилась по щекам. Никакой рубахи или иного покрова, зато множество ожерелий на голой груди. Юбка вокруг талии, вроде как пурпурная, и два кабаньих клыка в ушах. Никаких сандалий, или башмаков, или сапог, да никто и не пошил бы их для человека с такими ногами.