Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Знаешь такой? – спросил Уныл-О́го.

– Ничего похожего не видел.

– Нгомбе Унгулу [38] Унгулу на языке банту (Конго) значит стервятник, название африканского грифа. . Первым делом я хватаю раба. Хозяин разводил краснокожих рабов. Один убежал. Боги потребовали жертву. Он напал на хозяина. Так что усадил я его перед местом казни, воткнул в землю шесть коротких бамбуковых палочек – две, две и две. Взял веревку и привязал его грудь к двум первым. Взял веревку и привязал кисти его рук к двум другим. Взял веревку и привязал колени к двум следующим. Раб недвижим: показная храбрость всегда недвижима, как маскарадная маска, – но он не был храбрецом. Я ухватил ветку дерева, росшего поблизости, очистил ее от листьев и притянул ее к земле так, что она натянулась туго, не хуже лука. Ветке это не нравилось, она рвалась обратно, выпрямиться хотела, но я ее привязал к веревке, сплетенной из травы, а потом обвязал ею голову раба. Мой унгулу остер, до того остер, что даже смотреть на него невозможно без кровавых слез. Мой меч под лучами солнца сверкает, как молния. Вот тут раб принимается кричать. Тут он к предкам взывает. Тут он умоляет. Они все умоляют, ты знаешь? Все болтают о радости дня, когда с предками повстречаются, а как до дела доходит, никто не радуется – только орут, ссут и обсираются. Я замахнулся рукою с мечом, потом вскрикнул, рубанул и срубил голову прямо у шеи. Ветка, освободившись, распрямилась и унесла голову с собой. И хозяин мой радовался. Я отрубил головы трем сотням человек, в том числе нескольким вождям и лордам. Были и женщины.

– Ты зачем мне это рассказываешь?

– Не знаю. Это про буш я рассказываю. Кое-что про буш.

Потом я наведался к Леопарду. У себя в комнате он, улегшись на коврах, свернулся, будто спал как котяра. Фумели там не было, или ушел, или еще что. Я о нем не думал, только что до меня дошло, что я даже не спросил о нем у Соголон. Леопард пытался повернуться, вытягивая шею.

– Дырки в земле, обожженная глина и полая, как бамбук.

– Леопард.

– Они забирают твои мочу с дерьмом, когда потом ты сливаешь из урны воду через дырку.

– Конгор не похож на другие города в том, как он использует мочу и дерьмо. И тела, кста…

– Кто поместил нас сюда? – спросил он, подтягивая себя на локтях. Я стоял в дверях и смотрел, как он хмурится оттого, что за ним смотрят.

– Выясни это у Соголон. Владелец этого, похоже, должен ей за множество услуг.

– Я хочу уйти.

– Как хочешь.

– Нынче вечером.

– Нам нельзя уходить нынче вечером.

– А я и не говорил «нам».

– Скажи мне, котяра, ты стоять можешь? Обратись в зверя, и даже ленивый, полуслепой лучник, что и целиться-то не умеет, укокошит тебя. Соберись с силами, потом ступай, куда хочешь. Я передам Соголон, что ты больше не желаешь помогать в поисках ребенка.

– Не говори за меня, Следопыт.

– Тогда пусть за тебя Фумели скажет. Он почти все остальное делает.

– Еще раз так скажешь и…

– И что, Леопард? Ты каким-то ядом опился, это все замечают, кроме тебя и этого хнычущего сучонка. Скажу, как на духу: очень на тебя не похоже. Очень не похоже.

Я рассмеялся. Это разозлило его еще больше. Он поднялся с ковров, но шатался – слишком слабо, чтобы завалиться, зато слишком сильно, чтоб я промахнулся.

– Насрать десять раз на все твои смешки. Что смешного-то?

– Никто не любит никого. Помнишь? Этому стиху я от тебя выучился. Наслышан я про воинов, тайновидцев, евнухов, принцев, вождей и их сыновей – про всех, кто увял от напрасной любви к тебе. И кто ж он такой, кто вертит тобой, как песочными часами? Наконец-то прихватил твои яйца и владеет тобой? Этот мелкий котях говенный, о ком и говорить-то не стоило бы, не будь он единственным в лодке. Прислушайся, что говорят все в этом доме. Сучонок превратил великого Леопарда в уличного кота.

– И все ж следи, как этот уличный кот сам найдет мальца.

– Так вот каково великое намерение? Как получилось в последний раз? А ведь это я, человек, про чью любовь ты то ли забыл, то ли стер ее из памяти, поскакал спасать тебя. И маленького сучонка. И, занимаясь этим, потерял всех наших лошадей. Может, я не то животное спас.

– Ждешь благодарностей?

– Мне твои благодарности не нужны, у меня правда. Может, ты еще к Найке и его женщине присоединишься или, может, сам двинешься или со своим сучонком.

– Если еще раз назовешь его… Вот что я сделаю непременно.

– Собирайся с силами и отправляйся. Или оставайся. Мне надоело доискиваться до корня распри между нами. Пусть будет, как есть. Или нет. Мне и так, и так все равно. Только, может, тебе стоит держаться подальше от бушей, каких ты не знаешь, ведь в следующий раз меня не будет рядом, чтобы спасать тебя, а все, на что способен твой мальчик-луконосец, – это умереть с тобой.

Фумели вернулся. Он стоял на моем месте, когда я повернулся и пошел к дверям. Малый нес лук с колчаном, стоял навытяжку, старательно выпячивая грудь.

Я и не знал, смеяться мне или наподдать ему. Так что я прошел мимо достаточно близко, чтобы оттеснить его с дороги. Огуду все еще в нем сидел, так, слабенький след, но малый пошатнулся и упал. И завопил, зовя своего Квеси (этим именем только он один Леопарда и называл), и тот вскинулся и зашатался.

– Разберись с ним, – произнес Фумели.

– Да, разберись со мной, Леопард, твой хозяин потребовал. – Я глянул на малого и оскалился.

– Либо он метит комнату как свою, – сказал я, – либо не в силах даже подняться, чтоб пойти пописать в другом месте.

В коридоре мне навстречу шла та девочка. Она нашла белую глину и раскрасила свое тело под красно-желтым облегающим платьем. Волосы на голове были украшены свисавшими веревочками с каури и железными колечками, у каждого виска свисало по клыку слоновой кости. Что-то злое толкало меня сказать что-нибудь про пожирателей мужчин и женщин. Слишком уж быстро она нашла самое себя просто в одежде, в клыках и в благовониях. Мысль была диким зверьком. Я остановился погладить его, пока он не развернулся и не укусил.

Ночь в Конгоре. Это город самой низменной любви к войне и крови, тут народ собирается поглазеть, как человек и животное рвут живое тело, все ж потрясенный видом того, как кто-то терпит такое. Некоторые говорят, что это влияние Востока, только Конгор располагался далеко на западе, и этот народ не верил ни во что. Кроме скромности – это новое, то, что, надеюсь, никогда не доберется до внутренних королевств или, по крайности, до Ку и Гангатома. Из кучи на полу в моей комнате я подхватил длинный лоскут ткани укура и соорудил из него набедренную повязку, обернув себя по поясу, а остаток перебросил на женский манер на плечи. Потом перетянул ремнем. Топорики свои я потерял в Темноземье, но ножи сохранил и привязывал к бедрам. Никто не видел, как я уходил, так что никто не знал, куда я направлялся.