Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Как это ты помнишь все после трех-то лет?

– Это в прошлом году было. Пока оба они по очереди имели глухую девицу, мисс Уадада тоже слышала. Как они говорили, что им нужно найти это. И нужно найти это незамедлительно, иначе им грозит меч палача.

– Найти что?

– Басу Фумангуру написал большую бумагу с обвинениями против Короля, они говорили.

– И где эта бумага?

– Народ то и дело вламывается к нему в дом и ничего не находит, выходит, видать, не там?

– Думаешь, Король убил его из-за какой-то бумаги?

– Я ничего не думаю. Король сюда приезжает. Его главный советник уже в городе.

– Его главный советник наведывается к мисс Уадада?

– Нет, глупый Следопыт. Хотя я его видел. Похож на Короля, но не Король, кожа темнее, чем у тебя, а волосы огненно-рыжие, как свежая рана.

– Может, он придет отведать твоих знаменитых услуг?

– Слишком благочестив. Самое святость. Как только я его увидел, так сразу забыл, когда видел его в первый раз, будто бы я всегда его видел. Я говорю как дурачок?

Темнокожий человек с рыжими волосами. Темный, рыжеволосый.

– Следопыт, ты, видно, отвлекся.

– Тут я, тут.

– Как я говорю, никто не в силах подумать о времени, когда он не был главным советником, но никто и не может вспомнить, когда он им стал или кем был прежде.

– Вчера он не был главным советником, зато стал им навсегда. В доме Фумангуру убили всех?

– Может, тебе лучше префекта спросить?

– Может, и спрошу.

Он повернулся, чтоб посмотреть на улицу внизу и закутал голову в ткань.

– И еще одно. Подойди поближе, одноглазый волк.

Он указал вниз, на улицу. Подойдя, я встал с ним рядом, и тут одежда спала с него. Экоййе выгнул спину, тело его говорило, что я могу прямо там поиметь его. Я повернулся к нему лицом, и он улыбнулся мне улыбкой, что была сплошь черной. Он дунул ею мне в лицо – черной пудрой. Пудрой из краски для век – громадное облако окутало мне глаза, нос и рот. Краска для век, смешанная со змеиным ядом, я его учуял. Экоййе вглядывался в меня, не со злобой, а с громадным интересом, словно ему рассказали, чего ждать дальше. Я двинул ему кулаком по шее, потом схватил за горло и сжал.

– Тебе должны были противоядие дать, – выговорил я. – Иначе ты был бы уже мертв.

Он закашлялся и застонал. Я давил на горло, пока у него глаза на лоб не полезли.

– Кто тебя послал? Кто дал тебе тушь для ресниц?

Он ухватился за мою руку, а я держал его у края крыши и толкал назад. Он с криком сделал кувырок и все еще кричал, когда я схватил его за лодыжку.

Он отбивался, и рубаха порвалась, но я успел схватить его за правую лодыжку. Рубаха облачком полетела вниз.

– Ради богов, Следопыт! Ради богов! Смилуйся!

– Смиловаться и отпустить тебя?

Я поднял его над крышей, бросил, подхватил и опять поднял. Он закричал.

– Кто знал, что я приду к тебе?

– Никто!

Я дал его лодыжке слегка выскользнуть из моих пальцев. Он опять завопил:

– Не знаю я! Это колдовство какое-то, клянусь. Никак не иначе.

– Кто заплатил тебе за мое убийство?

– Тебя не собирались убивать, клянусь.

– В этой туши яд. Смышленая штука, ты, должно быть, разбираешься в колдовстве, так что усвой вот что: ничто, порожденное металлом, не может причинить мне вреда.

– Это для любого, кто расспрашивать станет. Он вовсе не велел убивать тебя.

– Кто?

– Я не знаю! Мужчина весь укутанный, больше укутан, чем конгорская монашка. Он пришел в луну Обора Дикка в звездах Баса [41] Используется лунно-звездный календарь Борана, в этот день Сириус (Обора Дикка) находился в звездной группе Баса, одной из шести звездных групп календаря. . Я клянусь. Он сказал, дунь тушь для ресниц всякому, кто спросит про Басу Фумангуру.

– С чего бы кому-то спрашивать тебя про Басу Фумангуру?

– До тебя никто и не спрашивал.

– Расскажи-ка мне про этого человека. Какого цвета у него одежда?

– Ч-черная. Нет, синяя. Темно-синяя, у него и пальцы синие. Нет, синие у ногтей, словно он красит много тканей.

– Ты уверен, что не черная?

– Синяя была. Боги свидетели – синяя.

– И что было дальше, Экоййе?

– Они сказали, люди придут.

– Раньше ты говорил «он».

– Он!

– Как бы он узнал?

– Мне надо было вернуться к себе в комнату и выпустить голубя в окно.

– У этой истории каждый миг отрастает все больше ног и крыльев. Что еще?

– Больше ничего. Я что, лазутчик? Послушай, клянусь…

– Богами, я знаю. Только я, Экоййе, в богов не верю.

– Это не для того, чтоб тебя убить.

– Слышь, Экоййе. Не то чтобы ты врешь, ты просто правды не знаешь. Там яду хватило бы девять буффало прикончить.

– Смилуйся, – взмолился он. Теперь он уже хныкал.

Он взмок от пота, делался скользким в моей хватке.

– Я в смятении, Экоййе. Позволь, я перескажу эту историю так, чтоб в ней смысла прибавилось – для меня и, наверное, для тебя. Невзирая на то что Басу Фумангуру три года как умер, какой-то человек в синей одежде, которая скрывала его лицо, обратился к тебе чуть больше, чем луну назад. И сказал: если кто заговорит о Басу Фумангуру, человеке, о ком тебе незачем знать, прими это противоядие, а потом дунь ему в лицо эту тушь для ресниц, пропитанную ядом, и убей его, после чего извести меня, чтоб я тело забрал. Или не убивай его, просто погрузи в сон, поскольку мы сможем забрать его, как это за деньги мусорщики делают. Это все?

Он кивал – после каждой фразы.

– Одно из двух, Экоййе. Либо тебе не полагалось убивать меня, а всего лишь оставить меня беспомощным, с тем, чтобы они сами выжали из меня факты. Или тебе полагалось убить меня, но перед этим хорошенько расспросить.

– Я не знаю. Я не знаю. Я не…

– Ты не знаешь. Ты ничего не знаешь. Ты не знаешь даже, спасает ли противоядие – это средство погубить яд – от отравления. Тут, по-моему, ты оказался мудрым парнем, попавшимся на удочку немудрящей жизни. Никакое противоядие не способно убить действие яда, Экоййе, оно лишь задерживает его. Самое большее, проживешь ты восемь лет, может, десять, красавчик. Никто не говорил тебе? Может, в тебе не так много яду и ты проживешь десять и еще четыре года. Я все никак не пойму, почему они к тебе пришли.

Тут он расхохотался. Громко и надолго.

– Потому что рано или поздно все приходят к продавцу удовольствия, Следопыт. Себя не одолеешь. Мужья, вожди, знать, сборщики налогов, даже ты сам. Словно стая голодных псов. Рано или поздно все вы возвращаетесь к тому, кто вы есть на самом деле. Вроде как ты сбрасываешь меня на пол и всласть имеешь маленького мальчика-шлюху, потому что ты еще до этого своего глаза был псом. Знаешь, чего мне хочется? Хочется, чтоб нашелся у меня яд, чтоб весь мир отравить.

Когда я отпустил его, он верещал все время, пока до земли летел. Смерть ему не грозила: не с такой уж большой высоты падать пришлось. Но сломать что-нибудь себе сломает: может, ногу, может, руку, может, шею. Возвращался я тем же путем, что мы и пришли, корячась под теми же звуками мужчин, что извергали все до последней монеты в мокрые тряпки, и запер щеколду за собою. Голубя, что сидел в бамбуковой клетке у маленького окошка, я вытащил и нежно держал в руках. Записку, обмотанную вокруг его левой лапки, снял. Стоя у окошка, выпустил черную птицу на волю.