Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

Записка. Символы, какие я вроде видел раньше, но вспомнить никак не мог. Пнул родильное кресло в самый темный угол комнаты и ждал. Окошко стало казаться достаточно большим. Дверка означала, что другим это устройство тоже известно, в том числе и мисс Уадада. Было над чем голову поломать. Ничто не могло произойти под крышей мисс Уадада без ее ведома. Но и это тоже – весьма по-конгорски. Если бы сегодня ночью я и впрямь убил Экоййе, она завтра утром все равно приветствовала бы меня своим «а ну-ка сбрось свои тряпки, чтоб видела я тебя, большой и непреклонный Принц» , и отправила бы меня со своим свеженьким мальчиком-девочкой.

Хотя ночь все больше вступала в свои права, жара по-прежнему ползала вокруг, и спина моя липла к спинке. Я отлепился от дерева и едва не пропустил удар ног о стену. Взбирался человек без веревок, наверное, не без помощи ворожбы, от какой куда ногу ни поставь, там и пол. Сначала на подоконнике руки – костяшки пепельные. Руки подтягивают локти, а те вытягивают голову. Черная чалма на голове закрывала лоб и рот. Глаза, красные глаза любителя опиума, шарили по комнате, сошлись с моими, но меня не видели. Одежда синяя, кожаная перевязь через левое плечо. Вот уже одна нога в комнате, на перевязи стали видны бряцающие ножны для двух мечей и кинжала. Я дождался, пока он полностью оказался внутри, и его длинная синяя одежда стала мести пол.

– Хэй.

Он вздрогнул. Схватился за меч. Мой первый нож прорезал ему горло, второй воткнулся под подбородок, убив голову еще до того, как ноги поняли, что он мертв. Синий гость упал, голова его ударилась об пол у моих ног. Раздевая его, я никак не мог отделаться от мысли, что разворачиваю его. Шрамы на груди: птица, молния, насекомое с множеством лапок, символ, что очень похож по стилю на те, что в записке. Верхние фаланги обоих указательных пальцев отсутствовали. Он не был Семикрылом.

А еще у него был узловатый, жуткий паховый шрам евнуха. Я понимал, что времени у меня немного, ведь тот, кто послал его, ждет его возвращения или идет за ним сюда. От него не исходило никаких запахов, кроме конского пота, он верхом проделал путь, в конце которого лег мертвым на полу мисс Уадада. Я перевернул его и рассмотрел символы у него на спине, чтоб запомнить. Промелькнули две мысли, одна сразу ушла, а вторая разом осела. Та, что осела: нет никакой крови, хотя обычно в тех местах, где ему в шею врезались ножи, кровь горячим ключом бьет. Та, что ушла: на самом деле у этого человека нет запаха. Исходил от него только запах его коня, а еще белой глины со стены, по какой он взбирался.

Я опять перевернул его. Два символа на груди совпадали с теми, что в записке. Лунный полумесяц, обвитый змеем, скелет листа у него на боку и звезда. Потом в груди у него забренчало, но это не было бренчанием мертвеца. Что-то стучало по каждой кости его ребер, заставляло его дышать, а сердце биться, широко распахивало веки глаз. Потом и рот, только он вроде и не раскрывал его, а будто кто-то раздирал его челюсти, все шире и шире, пока уголки губ не стали рваться. Потом бренчание встряхнуло его всего до самых ног, и они замолотили по полу. Отпрыгнув, я поднялся во весь рост. По телу его от бедер пошла рябь, дошла до живота, прокатилась по груди, а потом пропала во рту черным облаком, что наполнило комнату вонью куда более давней мертвечины, чем этот труп. Оно закружилось бесом праха, становясь все шире и шире, до того вширь разошлось, что посбивало некоторые статуэтки Экоййе. Крутящаяся воронка уплотнилась и двинулась к окну. Потом эта круговерть облака и праха рассыпалась в пыль, оставив на полу кости двух черных крыльев. Возможно, то была лишь игра плохого освещения – или знак ведьмы. Крутящееся облако вылетело в окно. Оставшаяся лежать человечья кожа посерела и усохла, как кора на стволе дерева. Я нагнулся. От него по-прежнему ничем не пахло. Притронулся к его груди пальцем, и тот провалился, а потом и его живот, и ноги, и голова рассыпались в прах.

Такова правда. Во всех девяти мирах не видывал я подобного колдовства или учености.

Подославшие убийцу, кто б они ни были, наверняка теперь появятся. Человек ли, дух ли, тварь ли, божество ли, но только устроившего такое не остановить двумя кинжалами или двумя топориками. Тут в мысли мои вторглось имя Басу Фумангуру. Они его не только убили, но еще и очень хотели, чтоб оставался он мертвым. У меня появились вопросы, и ответы на них могла бы дать Бунши. Она оставила ребенка у врага Короля, только многие бросали вызов Королю в роскошных залах, и в предупреждениях, и в документах – и никого за это не убили. А если этот ребенок был обречен на смерть, почему не убили его раньше? Я ничего не слышал такого, что подтолкнуло бы кого-то избавиться от Фумангуру, причем куда раньше – уж точно бы не Короля. Как человек он был не более чем ссадина на внутренней стороне бедра. Потом дала о себе знать мысль, какую ты, понимая, что она в тебе утвердится, все ж отверг, потому как никому не захочется в такой мысли утверждаться. Эта Бунши сказала, что омолузу явились убить Фумангуру и что она спасла ребенка якобы по его предсмертному желанию. Но ребенок-то не был его! Кто-то велел Экоййе сразу же уведомить, как только кто-либо явится с расспросами о Фумангуру, потому что кто-то знал: однажды человек с расспросами явится. Кто-то все время поджидал его, меня или кого-то вроде меня. Охотились не за Фумангуру.

Охота шла за ребенком.

За окном развевался флаг с черным ястребом. Мое возвращение в Конгор никого не побеспокоило, мою прогулку еще до восхода солнца никто не заметил, так что я вышел на улицу.

Флаг развевался в двухстах, может, в трехстах шагах на вершине башни в центре квартала Ньембе, полотнище нещадно хлопало, будто ветер вымещал на нем свою ярость. Черный ястреб. Семикрылы. Никак не мог решить, не слишком ли еще рано, чтоб мыслями разбрасываться, или приструнить их. Вылез из постели, к окну: солнце укрылось за тучами, тяжелыми от скорого дождя. Сезон почти настал. В общем, я вышел на улицу.

Во дворе, объедая пробившиеся из земли хилые кустики, стоял Буффало. Самец, темно-бурый, тело раза в полтора длиннее меня, если б я плашмя на земле растянулся, рога его уже сплавились в громадную корону, потом книзу выгнулись, а потом вверх загнулись, вроде знатной прически получалось.

Вот только видывал я, как такой бык убил трех охотников и льва надвое порвал. Что до охотников, то один из них попал стрелой быку в зад. Буффало убежал в чащу буша, а охотники крыли друг друга на чем свет стоит, что дали ему уйти. Но потом бык, сделав круг, вернулся и напал на них сзади, взял первого на рога, перебросил за спину, ударом копыта снес второму башку и топтал третьего, пока от того на земле одно мокрое место осталось. Так что я держался подальше от этого Буффало, далеко стороной обходя его по пути к арке. Буффало поднял голову и пошел прямо мне наперерез. Тут я опять вспомнил, что мне нужны новые топорики, хотя вряд ли топорик или нож помог бы одолеть быка. Запаха мочи я не чуял, я не заходил на его территорию. Буффало не фырчал, не рыл землю копытами, а пристально оглядывал меня от ног до шеи, потом опять вниз, потом опять вверх, потом вниз, потом вверх, что понемногу стало меня раздражать. Смеяться буффало не умеют, но, готов богами поклясться, этот смеялся. Потом он покачал головой. Не просто кивнул, а резко махнул влево, затем вправо, потом опять справа налево.