Марлон Джеймс - Черный Леопард, Рыжий Волк [litres]

– Следопыт.

– Не самый мамочкин любимец, значит. – Он стоял так близко, что я чувствовал его дыхание. – У тебя в глазу бес живет. – Он потянулся пальцем к глазу, и я увернулся. – Или он врезал тебе однажды ночью? – Префект указал на Уныл-О́го.

– Не бес. Волк, – выговорил я.

– Стало быть, когда луна разоблачается, ты воешь на нее?

Я промолчал, следя за его войском. Префект указал на Уныл-О́го, что все еще сжимал руки в ожидании схватки:

– Он О́го?

– Попробуй убить его, тогда узнаешь.

– Как бы то ни было, разговор мы продолжим в комендатуре. Вон туда. – Префект показал на восток.

– Это такая крепость, откуда ни одному заключенному не выбраться? А что будет, если мы возьмем да не пойдем?

– Тогда этот легкий и приятный разговор между нами пойдет трудно.

– Мы убьем, по крайности, семерых из твоего войска.

– А мои воины очень щедры на копья. Я могу потерять семерых. Можешь ли ты потерять одного? Это не арест. Я предпочитаю беседовать, когда улицы не слушают. Мы понимаем друг друга?

Комендатура находилась в квартале Нимбе близ восточного берега реки, откуда были видны Имперские доки. По ступенькам мы спустились в комнату, сложенную из камней. Два стула и стол. Свечи на столе, что меня удивило: свечи где угодно недешевы. Я сидел достаточно долго, чтоб отсидеть левую ногу. Встал, когда вошел префект. Он умылся. Черные волосы, что, когда длинные, непослушны и вьются, но тонкие, как конский волос. Волосы, каких я не видел с тех самых пор, как потерялся в Песочном море. И кожа светлая, как высохшая глина. Так выглядят люди, что отправились за Светом с востока, или люди, что покупают рабов, золото и мускус, но больше всего – рабов. Теперь глаза его были исполнены для меня смысла, а губы, на вид теперь более толстые, были все ж тоньше, чем у кого угодно в этих краях. Я уже догадывался, каким ужасом для женщин Ку и Гангатома оказался бы мужчина с такой внешностью. Они бы связали его по рукам и ногам и принялись запекать на огне, пока его кожа не сделалась бы подобающе темной. Ноги, как у Леопарда, толстые от мышц, будто он на войне сражался. Конгорское солнце ноги ему притемнило, я в этом убедился, когда он подтягивал тунику повыше, вполне высоко, чтоб видно было, какие вообще ноги у него светлые и как черна у него набедренная повязка. Он высвободил ткань из-под ремня, и та упала – на этот раз ниже колен.

– Ждешь, когда джинн тебя усадит? – Префект уселся на стол.

– Голубь тебе рассказал, что я приду? – спросил я.

– Нет.

– А ты…

– Я тот, кто задает вопросы.

– А я, значит, обвиняюсь в грабеже?

– Вот язычок у тебя! Молотит без продыху. Могу прищемить. – Я молча уставился на него. Он улыбнулся: – Блестящий ответ!

– Я ничего не сказал.

– Пока это лучший из твоих ответов. Но – нет. Никакого грабежа, раз уж ты будто у вора дубинку украл. А вот убийство не снимается.

– Конгорские шуточки. Хуже, как всегда, во всей империи нет.

– Я не конгорец, так что смейся вволю. Что до этих убийств…

– Нельзя убить мертвых.

– Твой друг О́го уже признался в убийстве двадцати человек в стольких же землях, и нет никаких признаков, что он на этом остановится.

Я громко вздохнул. И сказал:

– Он палачом был. Сам не знает, что несет.

– В убийстве он точно поднаторел. – Он выглядел старше, чем в темноте. Или, может, крупнее. Мне в самом деле хотелось увидеть его меч.

– Почему вы нынче ночью пришли к дому Фумангуру? – спросил я.

– Наверное, по безрассудности. По-моему, людей, у кого кровь на руках, тянет смыть ее там же, где они ее пролили.

– Ничего глупее в жизни не слышал.

– Ты же свалял дурака, двинувшись в маскарадной процессии и перебравшись через колючие кусты, в расчете, что этого никто не заметит.

– Я шел по следу пропавших людей.

– Мы нашли их всех.

– Вы не нашли одного.

– У Фумангуру была одна жена и шесть сыновей. Все они обнаружены. Я сам считал их. Потом мы послали за одним старейшиной, кто с тех пор в Малакал переехал. Белекун его имя. Он подтвердил, что все восемь одна семья.

– А как скоро он после того переехал? – спросил я.

– Через одну-две луны.

– Нашел он петицию?

– Что нашел?

– Кое-что, что он разыскивал.

– Откуда тебе известно, что старейшина что-то разыскивал?

– Ты не единственный, у кого есть большие, толстые друзья, префект.

– У тебя чесотка, Следопыт?

– Что?

– Чесотка. Ты уже семь раз принимался грудь чесать. Я бы предположил, что ты из речных племен, где одежду избегают. Луала-Луала или Гангатом?

– Ку.

– Еще хуже. И все ж ты говоришь «петиция», будто бы знаешь, что это такое. Может, ты даже и разыскиваешь ее. – Он сел на стул, откинулся на спинку, взглянул на меня и рассмеялся. Я никого: ни мужчину, ни женщину, ни зверя или духа – припомнить не мог, кто бы меня так злил. Даже малому Леопарда такого не удавалось.

– Басу Фумангуру. Сколько у него в этом городе врагов? – спросил я.

– Ты забыл: вопросы задаю я.

– Разумных еще не слышал. По-моему, тебе стоило бы скакнуть в то время ночи, когда ты пытками будешь вытягивать из меня те ответы, что тебе нужны.

– Сядь. Сейчас же.

– Я мог бы…

– Мог бы, будь при тебе твое маленькое оружие. Больше спрашивать не стану.

Я опять сел. Он пять раз прокружил вокруг меня, прежде чем опять сел, придвинув свой стул совсем близко ко мне.

– Не будем говорить про убийства. Ты хотя бы знаешь, в какую часть города тебя занесло? Тебя бы в кутузку усадили просто за то, что ты странные взгляды бросал. Итак, что привело тебя в этот дом? Убийство трехлетней давности или что-то, что, по твоим сведениям, все еще должно бы находиться там – нетронутое и даже не испорченное? Я расскажу тебе, что знаю про Басу Фумангуру. Этот народ обожал его. Каждый мужчина знал про его стычки с Королем. Каждая женщина знала про его стычки с коллегами-старейшинами. Убили его по какой-то другой причине.

– Кто?

– Судя по тому, что случилось с их телами, одному человеку такое не под силу, если вообще это дело рук человеческих, а не каких-то околдованных зверей. – Мосси смотрел на меня так долго и тихо, что я рот раскрыл: не затем, чтоб говорить, а чтоб вид сделать, будто собираюсь заговорить. – Давай-ка я покажу тебе кое-что, – сказал он.

И вышел из комнаты. Я расслышал жужжание мух. Подумал, как они О́го допрашивают или просто оставили его в одиночестве распутывать клубок, сколь многих он убил за многие годы. А как со мной будет? Не огуду ли все это, или сам лес оставил что-то во мне в ожидании, когда поразить можно будет? Чем-то иным, чем напоминанием о моем одиночестве? Еще и это. Что за странная мысль сейчас, когда префект старается заманить меня в давно им задуманную ловушку. Он вернулся и швырнул мне что-то так быстро, что я словил это прежде, чем понял, что это такое. Черное и мягким пером набитое, обернутое в такую же ткань асо-оке , из нее была занавеска, в какую я был одет. На этот раз я был готов, когда запахи дошли, все пришло с запахом, что был мне теперь знаком.