Джон Норман - Мечники Гора

Она была рабыней. Неужели ему было так трудно понять это?

— Она ничем не отличается, — наконец сказал я. — Она — женщина.

Фактически, как уже было отмечено, с того момента как рабские огни вспыхнули в животе Сару, она стала их жалкой, беспомощной пленницей, ровно настолько, насколько ей была любая другая рабыня, будь то гореанка, будь то девушка привезённая с Земли, в ком произошло это прекрасное, необратимое изменение.

Как только рабские огни опалили живот женщины, она больше не может ничем иным, кроме как рабыней. Она нуждается в ошейнике. Без него она страдает и гибнет. В нём она становится собой и живёт.

— Она никчёмная, — проворчал Пертинакс.

— Зато симпатичная, — улыбнулся я.

— Она принадлежит Лорду Нисиде, — напомнил он.

— Верно, — кивнул я.

— Пойдём в центр лагеря, — предложил Пертинакс. — Мы должны, насколько я понимаю, присоединиться к охране Лорда Нисида.

— Точно, — подтвердил я.

Мы оставили позади свою хижину, которая, вскоре после этого запылала.

Шёл уже третий день нашего похода по лесной дороге.

Дождь, начинавшийся с лёгкой мороси в ту ночь, когда я вылетел на рандеву, назначенное Серемидием, то начинавший брызгать, то прекращавшийся, оказался немногим больше чем предвестником тех бурь, которые обрушились на северные леса пару дней спустя.

Дорога, ещё недавно бывшая пыльной, раскисла, превратившись в непролазное болото. Мы, конечно, совершенно выбились из графика, в основном из-за фургонов, чьи колёса вязли в заполнившихся жидкой грязью колеях дороги. Часто требовались усилия двадцати мужчин, рычаги, верёвки и блока, чтобы высвободить их грязевой ловушки, а спустя ан, снова рвать жилы, пытаясь вырвать его из плена следующей глубокой промоины. Иногда усилий людей было недостаточно, и приходилось выпрягать какого-нибудь тарлариона из оглоблей его фургона и добавлять его силу к тому, который плотно засел в грязи. После этого операция повторялась но уже с его собственной повозкой. Это всё, конечно, отнимало массу времени. Зачастую фургоны ещё и приходилось разгружать, вытаскивать, а потом загружать заново. Иногда оказывалось проще подключать к делу лесорубов, валить деревья и расширять просеку, чтобы объехать особенно вязкую трясину. Дважды оказывалось, что дорога была размыта невесть откуда взявшимися ручьями, и мы вынуждены были наводить мосты их срубленных и связанных между собой деревьев. Один раз мост рухнул под давлением потока воды и веса фургона. Я подозревал, что из-за препятствий, с которыми мы столкнулись, наш поход к месту нашего назначения затянется ещё на два, а то и на три дня.

До настоящего времени погода держалась необычно тёплой для этого времени года, даже с учётом характерного для этой широты более мягкого климата обусловленного тёплым течением Торвальд, однако теперь, казалось, что кто-то повернул переключатель, и в воздухе запахло холодом. Мои вычисления, подтвержденные Торгусом и Лисандром, показали, что шёл четвертый день Руки Восьмого Прохода, пятидневки, предшествующей девятому месяцу, в последний день руки прохода которого происходит зимнее солнцестояние. Гореанский год начинается с весеннего равноденствия, которое происходит в последний день руки ожидания, следующей за рукой прохода двенадцатого месяца. Большинство гореанских месяцев имеет номера, а не названия, примерно как до юлианского календаря октябрь был восьмым месяцем, ноября — девятым, а декабрь — десятым. С другой стороны, в разных городах некоторым месяцам дают и имена собственные, например, в Аре третий месяц называют Камерием, а в Ко-ро-ба — Сельнаром, и так далее. Также, четыре месяца имеют названия, связанные с солнцестояниями и равноденствиями. Например, четвертый месяц, который следует за Рукой Третьего Прохода и летнего солнцестояния, называется Ен-вар или Ен-вар-Лар-Торвис, дословно — Первое Солнцестояние. Седьмым месяцем, следующим за рукой шестого прохода и осеннего равноденствия является Се-кара или Се-кара-Лар-Торвис, Второй Солнцеворот. Десятый месяц, тот что после Руки Девятого Прохода и зимнего солнцестояния назван Се-вар или Се-вар-Лар-Торвис — Второе Солнцестояние. И, наконец, первый месяц, начинающийся после Руки Двенадцатого Прохода и Руки Ожидания, в кульминацию весеннего равноденствия, называется Ен-кара или Ен-кара-Лар-Торвис, или Первый Солнцеворот. Руки прохода и рука ожидания состоят из пяти дней. Гореанский месяц состоит из пяти пятидневных недель. Гореанский год, точно так же как и год Земли, длится около трёхсот шестидесяти пяти дней. Каждые несколько лет, как и на Земле, требуется вставлять в календарь дополнительный день, что делается в конце руки ожидания, но, поскольку гореанский год очевидно несколько короче земного, что связано с некоторыми время от времени происходящими изменениями орбиты планеты, по-видимому, из-за регулировок Царствующих Жрецов, периодичность високосного года несколько нерегулярна. Данный вопрос определяется вычислениями и измерениями Писцов. Весной и осенью, около Сардарских гор проводятся две самых важных ярмарки в году. Весенняя у месяц Ен-кара, и осенняя — в Се-Кара.

Послышался хлопок плети и крик боли. Одна из рабынь оступилась и упала в грязь. Была ли она небрежна, или произошло что-то, с чем она ничего не могла поделать, что-то, из-за чего она оказалась менее чем совершенно безупречна? Предполагается, что плеть не обязана разбираться в таких тонкостях.

— Пожалуйста, не бейте меня снова, Господин! — услышал я отчаянный крик.

Ответом ей был другой удар плети, на который она отозвалась новым криком боли.

Да, рабыням с дорогой явно не повезло. Такие переходы на их долю выпадают редко. Руки им давно развязали, чтобы им легче было держать равновесие в этом болоте. Правда, веревки на шеях оставили на прежнем месте. И всё же рабыня, получившая упрёк плети, упала. Несомненно, она была небрежна.

По большей части девушки продолжали следовать за фургонами, к которым они были привязаны за шеи.

Мужчины тоже поскальзывались, падали и сыпали проклятиями.

Дождь не прекращался.

Девушки мёрзли. Небольшая их группа стояла на обочине, ожидая пока мужчины вытащат их фургон. Они плакали и дрожали от холода. Верёвка, которой они были связаны между собой, напиталась влагой, стала холодной и жёсткой. Рабыни стояли, обхватив себя руками. Их крошечные промокшие туники липли к телу и совсем не грели.

«Какими несчастными, — подумал я, — они должны себя чувствовать».

Но при этом были как никогда ясно проявлены их превосходные фигуры. При данных обстоятельствах, даже несмотря на их беспомощность и страдании, трудно было не заметить совершенство их рабских форм.