Джон Норман - Мечники Гора

И насколько жалка и бедна была бы пуританская и диктаторская культура, если такая сможет существовать, не оставляющая им места, отказывающая им в их самых глубоких удовольствиях.

Мне вспомнилась Сесилия, какой она была, когда её только что забрали с Земли. Как она боролась и сопротивлялась настойчивым шёпотам своего сердца, как она ещё в бытность свою на Земле в течение многих лет пыталась отрицать свои самые глубинные потребности. И всё же, даже на Земле, ясно понимая столь многое, например, то, что она была, желала быть и должна была быть собственностью мужчины, презренной, покорной, униженной рабыней сильного мужчины, она, послушная своему окружению, образованию, обучению и пропаганде, неистово боролась против этих символов и истин. С каким отчаянием она боролась против них!

Фактически, то, что она развлекалась тем, что соблазняла, а потом отвергала молодых людей и мужчин, наслаждаясь тем страданием, которое она вызывала в запутанных их собственной культурой, смущенных слабаках, стремящихся произвести на неё впечатление, умиротворить и понравиться ей, было её реакцией на острую раздвоенность, которую она чувствовала между своей собственной сексуальностью и такими мужчинами, продуктом войны между её генетической природой и потребностями, и энкультурацией текущей обстановки, предписывающей ей истерично пытаться противостоять настойчивым требованиям её снов и фантазий. Таким образом, на Земле, её отношения с мужчинами были своеобразной компенсационной местью за её собственное несчастье и горькие расстройства. Казалось, ей доставляло большое удовольствие, флиртовать и возбуждать мужчин, лишь только для того, что чтобы затем отвергнуть и поиздеваться, благо ни один из них не имеет возможности взять её в свои руки, раздеть и, бросив к своим ногам, научить её тому, что она женщина.

А затем Царствующие Жрецы, в своих собственных целях, перенесли её на Тюремную Луну. Там, в страхе за свою жизнь, во время набега кюров, она объявила себя рабыней, а рабыня уже не может забрать такие слова обратно, поскольку она теперь рабыня. Понимала ли она в тот момент это или нет, но она стала рабыней. Позже, в далёком мире, в Стальном Мир, дрейфующем далеко от Тюремной Луны, работорговцы, находившиеся там, просто взяли её в свои руки и, поскольку её особенности это позволяли, обеспечили её клеймом и ошейником. Такие детали в порядке вещей, они предписаны торговым законом. Это было сделано без всякой задней мысли, с безразличной и безликой эффективностью, точно так же, как они сделали бы это с любой подобной женщиной при подобных обстоятельствах. Конечно, даже если бы она к этому моменту не была самопровозглашённой рабыней, она стала бы ей, как и тысячи других женщин. Клеймо и ошейник, конечно, ясно идентифицировали её, бесспорно, публично и законно, как ту, кто она есть, как рабыню. Таким образом, то, кем она была до сего момента в душе, стало ясно показано всем на её теле.

Теперь она носила клеймо и ошейник. Не расстраивать ей больше мужчин. Её статус и положение теперь пояснены окончательно. Она была рабыней.

— Ох, — вдруг тихонько вздохнула она.

Приятно иметь рабыню в своих руках.

У неё перехватило дыхание.

— Вы не оставите мне выбора, ведь так, Господин? — спросила она.

— Нет, — улыбнулся я. — Ты ведь не свободная женщина. Ты — рабыня. С тобой может быть сделано всё, что понравится твоему владельцу.

— Я счастлива, — прошептала Сесилия.

— И Ты не хотела бы, чтобы это было как-то иначе? — поинтересовался я.

— Нет, мой Господин, — ответила она. — Нет.

— Ошейник прекрасно смотрится на твоей шее, — сказал я, глядя на неё сверху.

— Это ваш ошейник, — улыбнулась она.

— Точно так же, как и его носительница, — добавил я.

— Да, Господин, — согласилась девушка.

— Может, Ты хотела бы снять его? — спросил я.

— Я не могу, Господин, — улыбнулась Сесилия. — Я — рабыня. Он заперт на моей шее.

Заканчивался восемнадцатый ан.

Маленькая, закрытая стеклянной колбой масляная лампа, заполненная тарларионовым жиром, покачиваясь под подволоком в такт движениям корабля, своим тусклым светом разгоняла мрак в каюте.

— Ой, — внезапно пискнула рабыня. — О-ох!

С крюка рядом с дверью свисала плеть. Я проследил, чтобы она хорошо прижималась губами к этому аксессуару.

— Вас развлекает иметь меня в ваших руках такой? — спросила Сесилия.

— Какой? — уточнил я.

— Беспомощной, полной потребностей, — ответила она, — умоляющей, если желаете.

— Мне это нравится, — признал я.

— Насколько же мы во власти наших владельцев, — прошептала рабыня.

— Мужчины пожелали видеть вас такими, — сказал я.

— Да, Господин, — согласилась она. — И я люблю это. Я люблю этот мир, мир мужчин!

— Ну, здесь хватает и свободных женщин, — заметил я.

— Но даже они должны знать, — сказала Сесилия, — если только они не непроходимые дуры, что их привилегии и свободы — не более чем подарок мужчин, возможно временно предоставленных им, и который может быть отозван в любой момент, стоит им только захотеть.

— Возможно, — пожал я плечами.

— Я не завидую им и их свободе, — призналась рабыня.

— Зато они могут завидовать тебе и твоему ошейнику, — предположил я.

— Он мой, я его им не отдам, — прошептала девушка.

— Тогда, возможно, какому-нибудь другому, — улыбнулся я.

— У каждой из них где-то, есть господин, — сказала Сесилия.

— Возможно, — не стал спорить я.

— Будем надеяться, что они когда-нибудь повстречаются, — вздохнула она.

— Полагаю, что Ты права, — поддержал её я.

— Почему, Господин? — спросила Сесилия.

— Потому, что этот мир, Гор, является миром мужчин, — пояснил я.

— А я и не хотела бы никакого другого, — призналась она.

— И почему же? — поинтересовался я.

— Потому, — улыбнулась Сесилия, — что я — женщина.

— И рабыня, — добавил я.

— Мы все рабыни, — вздохнула она. — Мы все надеемся встретить наших владельцев.

— Возможно, — пожал я плечами.

— Разве есть среди из нас такая, которая не хотела бы быть проданной со сцены торгов в руки господина?

— Возможно, вы хотели бы сами выбирать себе владельцев, — заметил я.

— Конечно! — рассмеялась рабыня.

— Но это вас выбирают, и это вас продают, — сказал я.

— Да, Господин, — прошептала она, и я ещё раз напомнил ей о её уязвимости и неволе.

С каким наслаждением и как беспомощно, лишённая мною всякого выбора, извивалась, отдавалась и умоляла она в своём ошейнике, неспособная ничего поделать с собой.

Рабынь нужно подчинять, но никак не оскорблять. Они прекрасные существа, созданные принадлежать, покоряться, работать и использоваться как женщины в самом полном смысле этого слова, но к ним не должно относиться с жестокостью или злостью, они заслуживают боль не больше, чем любое другое животное, которым можно было бы владеть. Это бессмысленно, контрпродуктивно и иррационально. Рабыня должна стремиться делать всё возможное и невозможное, чтобы быть хорошей рабыней, чтобы её господин был полностью удовлетворён ею, но если она честно и с уважением, пылко и почтительно, прилагает все усилия, для этого, чего ещё можно было бы потребовать от неё? Наслаждайтесь ею, и, если пожелаете, похвалите её, а если вам это доставит удовольствие, приласкайте. Получайте от тела и ума вашей рабыни самое изысканное и непомерное удовольствие, которое мужчина может познать, удовольствие от покорения женщины его вида.