Джон Норман - Приз Гора

На этот раз ей досталось относительно скромное платье, насколько вообще может быть скромным подобный предмет одежды. Конечно, более молодую женщину, скорее всего, нарядили бы во что-то более короткое. Скорее, это была туника, а точнее что-то к ней близкое. Простая, прямая, белого цвета, пошитая, как и прежнее её платье из шерсти скачущего хурта. Кромка подола не скрывала её коленей. Округлый ворот этой туники по форме был похож на тот, что был у прошлого туалета, но уже шёл несколько ниже, возможно, пройди он ещё немного ниже, и открылся бы намёк на скрытые под платьем прелести. Что интересно, это был первый, из выданных ей предметов одежды, у которого не имелось рукавов. Вообще, обнажение женских рук, в этом мире, обычно расценивалось как действие откровенное и чувственное. Фактически, женщины по статусу или положению, стоявшие выше её, скрывали своё тело полностью, появляясь на публике только в тяжёлых одеждах и вуалях, особенно это касалось представительниц высших каст. Само собой, в то время она этого ещё не знала. Мужчины этого мира, как выяснилось, склонны считать хрупкие, округлые, прекрасные руки женщин крайне привлекательными сексуально. Возможно, стоило ещё упомянуть, что в её новом жилище ей больше не разрешили ни сандалии, ни какую-либо другую обувь. Теперь женщина ходила так же, как и все её различные наставницы, побывавшие у неё за последнее время, то есть босиком. Обнаженные ноги женщины, в этом мире, также расцениваются как объект чувственный и провокационный.

Молодой человек окинул её оценивающим взглядом. Наверное, она выглядела привлекательно в той тунике. Собственно, это было всё, что она носила, если, конечно, не считать ножного браслета. Теперь эта деталь, из-за отсутствия обуви и более короткой одежды, казалось ещё выразительнее и значимее, ещё прекраснее подчёркивая её лодыжку. Эстетика в данном случае, конечно, имела не последнее значение, но были и другие вопросы, имеющие отношение к более глубоким понятиям и значениям. Как бы то ни было, теперь нежность её миниатюрной стопы сначала переходила в тонкую аккуратную щиколотку, соблазнительные контуры которой были прерваны запертой на ней сталью, и лишь выше этого бескомпромиссного кольца брали начало восхитительные линии обнаженной икры. Всё это шло в комплексе, и думается, смотрелось красиво и значимо. Разумеется, молодой человек не видел в этом ничего удивительного.

— Каков прогресс в ваших занятиях? — осведомился он.

Женщина лишь сердито пожала плечами и буркнула:

— Нисколько не сомневаюсь, что вам об этом уже доложили.

Само собой, она не слишком была довольна тем поворотом, который произошёл в процессе её обучения. Теперь помимо продолжавшегося языкового тренинга, ей начали давать и другие знания и умения, причём в большом количестве, да ещё и такие, нужды в которых она не чувствовала и не понимала. В последнее время её обучение перестало казаться ей подходящим интеллектуалке.

— Я не жена, — с апломбом заявила женщина.

— Конечно, нет, — согласился с ней мужчина.

На этот раз её, забрав из камеры, уводили в специальные комнаты, где и давали уроки в приготовления пищи, уборки в помещении, шитья, стирки и тому подобным домашним работам. То есть её учили выполнять те задачи, которые яростно осуждались и порицались последователями её идеологии, как унизительные, оскорбительные, скучные, выматывающие и бессмысленные, и для выполнения которых, такие как она всегда, либо прямо, либо косвенно, нанимали других женщин. Что касается приготовления пищи, то она, в своё время, гордилась «знанием только основ», но как оказалось, в этом мире, её навыки не тянули даже на это определение. Большая часть пищи здесь, готовилась в маленьких печах и на открытом огне, предельно внимательно, и зачастую ровно столько, чтобы съесть за один раз. Приготовление пищи здесь, фактически было именно приготовлением, и не простым разогреванием безвкусной субстанции, извлеченной из красочной упаковки. Зато теперь она узнала, что кулинария была искусством, и как любое другое искусство требовала мастерства. Никогда прежде она даже не думала об этом в подобном ключе. Точно так же ей пришлось изучить, что навыки шитья действительно являются навыками, и их отнюдь не так-то легко приобрести. Частенько её наставницы в отчаянии махали рукой, заявляя, что она непутевая, непроходимо глупая и безнадёжно неумелая. В конце концов, не выдержав этого издевательства, в страдании и слезах, она обозвала их низкими, вульгарными, глупыми женщинами, стоящими далеко ниже её на социальной лестнице, женщинами, которые, в отличие от её самой, не могли бы стремиться занятию чем-то большим, чем чёрная и рабская работы, негодные к тому, чем была она, образованная, интеллигентная и очень умная женщина, важная в её собственном мире.

— Глупая надменная варварка! — возмущённо заверещала одна из наставниц.

Вслед за её криком, к дикому испугу пожилой женщины, две другие наставницы схватили её и поволокли к стене комнаты, где бросили спиной вверх на голый пол. Как раз в том месте располагался низкий, горизонтальный деревянный брус, закреплённый на высоте дюймов шесть над полом, посредством металлических подпорок с каждого конца. Она ещё всё гадала о его назначении. Теперь узнала! Её лодыжки были закинуты на брус и пристегнуты к нему. Две женщины прижали её руки, растянутые в стороны, к полу, так что она не могла даже пошевелиться.

— Нет! — испуганно закричала она.

Первая наставница принесла гибкую, упругую, плоскую палку около ярда длиной, приблизительно два дюйма шириной и четверть дюйма толщиной.

— Нет, не надо! — в ужасе взмолилась женщина, и тут же начала дёргаться и извиваться от боли.

Привязанная и прижатая, она могла только вскрикивать, плакать и просить о пощаде, пока старшая из наставниц сердито и методично, хлестала по голым подошвам её поднятых, закреплённых ног, стегая и жаля их, пока они не начали гореть, словно их сунули в огонь.

Наконец, закончив экзекуцию, наставница, унесла палку в соседнюю комнату, а когда вернулась оттуда, в руке она держала три длинных, упругих, обтянутых кожей прута, оказавшихся стрекалами. Садистка раздала по одному пруту каждой из своих товарок, оставив один для себя.

Лежа на полу, больше не удерживаемая за руки, но с ногами, прикреплёнными к деревянному брусу, а потому неспособная подняться, женщина, вывернув шею, со страхом уставилась на атрибуты в руках наставниц.

— Мы долго были снисходительными и терпимыми к тебе, — заговорила первая из них, — прощая твоё невежество и глупость, но теперь этому конец. Больше Ты не заслуживаешь ни нашего терпения, ни мягкости.

Её взгляд метался с одной женщины на другую. В глазах стояли слёзы и немой вопрос.