Елена Первушина - Невидимый город [сборник litres]

Радка, замотанная домашними делами, успела накопить недобрых предчувствий, но все три женщины оказались неожиданно милы, и с их появлением замок Сломанный Клык словно засиял особым, мягким и ясным светом. Этого Радка никак не ожидала. Ей хотелось ненавидеть пришелиц, но вскоре оказалось, что ненавидеть их решительно невозможно.

Дуада, маркграфиня Ригстайн, супруга маркграфа Вальдибера, оказалась самой печальной из троих: она впервые за время двадцатилетнего супружества надолго рассталась со своим мужем и не скрывала тоски по нему.

«Прежде мы всегда ездили вместе, – объясняла она Мильде и Карстену с Рейнхардом, – и в столицу давать присягу королю, и на войну. Я даже свои земли, какие унаследовала от отца, часто сдавала под залог, чтобы иметь достаточно денег для путешествий и не расставаться с мужем. И Аэллис родила в палатке, прямо во время боя. Вальдо вернулся с победой, а тут ему подарок».

Теперь же Вальдибер хоть и находился всего в дне пути от Сломанного Клыка, но безнадежно увяз в судебных делах и никак не мог выбраться к семье. Но, похоже, он тосковал ничуть не меньше, чем его добросердечная супруга, и чуть ли не каждый день присылал гонцов с письмами и подарками. Частенько таким гонцом оказывался Карстен. Он, воспользовавшись случаем, тоже начал свои сутяжные дела в Купели.

Зато Аэллис, родная дочь Дуады и Вальдибера, кажется, вовсе не умела тосковать. К ней Радка присматривалась особенно пристрастно и все же решительно не могла найти в шестнадцатилетней девушке ни одного изъяна. Правда, Аэллис не красавица, зато непоседа, певунья, резвушка, хохотушка – словом, воплощение молодости, здоровья и жизнерадостности. Она знала тысячу тысяч танцев, песен, веселых игр, уморительных историй; она живо интересовалась всем, что происходило вокруг; она была мила, искренна, непосредственна; она любила всех, и все любили ее.

Берга, двоюродная племянница Дуады и приемная дочь Ригстайнов, обладала более правильными чертами лица и более положительным и спокойным характером. Дуада даже находила, что Берга «чересчур меланхолична и серьезна»: бледная темноволосая девушка редко улыбалась, одевалась подчеркнуто просто и большую часть дня проводила в молитвах Солнцу и в чтении священных книг, написанных величайшими мудрецами Острова Магов.

– Я ей говорю: «На их переписку столько денег уйдет, мы бы тебе лучше три платья новых справили да еще ожерелье жемчужное купили!» А она в ответ: «Матушка, позвольте, я сама перепишу!», – жаловалась Дуада.

Впрочем, Радка догадывалась, отчего Берга так благочестива. Хоть она и росла вместе с Аэллис, спала с ней в одной постели и брала платья из одного сундука, а украшения из одной шкатулки, приданое Берги было существенно меньше, чем приданое ее названой сестры. Да и кроме того, ни ее точеный нос, ни белоснежный высокий лоб, ни руки изящной формы не могли затмить в мужских глазах улыбчивого личика Аэллис, ее вечно сморщенного от смеха вздернутого носика, лукавого прищура, каштановых кудряшек, воркующего грудного голоса. Берга прекрасно понимала, что никогда не сможет соперничать с сестрой на ее территории, и потому всячески отгораживалась, стараясь казаться серьезной, степенной и положительной.

Из-за такого несходства характеров и привычек сестры ссорились по двадцать раз на дню, собственно, они все время пикировались друг с другом, вовлекая в эти пикировки окружающих, но, как ни удивительно, эти ссоры никогда не переходили во что-то серьезное и не мешали девушкам любить друг друга.

Разумеется, приезд таких милых гостий многое переменил в замке, но практически все искренне радовались переменам. Рейнхард просто расцвел: наконец-то у него появилась своя компания, наконец он мог хоть ненадолго сбросить с плеч взрослые заботы и всласть подурачиться. Карстен держался в стороне: его смущали и веселые затеи Аэллис, и серьезные разговоры Берги. Однако и он как-то расправил плечи, выпрямился и стал чаще улыбаться: рядом с девушками было невозможно предаваться мрачным размышлениям.

Обе девицы из Ригстайна оказались страстными охотницами. Отправляясь в гости, они не взяли с собой слуг, но прихватили любимую живность: Берга – молодого сокола, которого она только начала обучать, а Аэллис – двух гончих, сухих, мускулистых, серых, с темными полосами вдоль спины, темными хвостами и темными «бурками» – прядями длинной волнистой шерсти на ушах. И собаки, и птица жили в комнате девушек, и хозяйки сами за ними ухаживали. Дуада лишь вздыхала, улыбалась и умоляла хозяев замка простить ее за дурное воспитание, которое она дала своим дочерям. Дочери между тем что ни вечер затевали полушутливый спор о том, какая охота лучше: соколиная или псовая.

– Мне кажется, охота с собаками очень утомительна, – говорила, к примеру, Берга. – Ты, Аэллис, как вернешься с полей, так просто падаешь от усталости. Даже сапоги ленишься снять…

– Что за чушь! – восклицала Аэллис.

Рейнхард прыскал в кулак и многозначительно подмигивал Карстену. Карстен опускал голову, чтобы скрыть улыбку.

– А мы меж тем добываем при помощи соколов в полете великое множество куропаток, – продолжала Берга. – И при этом не рыскаем по чащобам и ничуть не утомляемся. Я не могу себе представить удовольствия, равного этому.

– Видела я твое «великое множество»! – смеялась Аэллис. – Пара тощих птичек едва-едва хватит на закуску такой постнице, как ты. У нас даже крестьяне говорят: «В соколиной охоте прибыли почти что нет». Вот когда покажешь мне ястреба, способного поднять оленя или кабана, тогда и поговорим!

– Отчего же, – возражала Берга. – Поговорить можно и сейчас. Впрочем, зачем говорить? Достаточно взглянуть на охотничью птицу, будь она в первом оперении или перелинявшая: сколько в ней прелести, сколько утонченной красоты, сколько куртуазности. Само Солнце любуется ею в полете и расцвечивает ее крылья своим блеском. А собаки нечистоплотны, они катаются в собственных нечистотах и пожирают все вокруг, так что их нельзя брать с собой в жилые комнаты. Да, да, Аэллис, сколько раз я уже просила тебя отправить твоих псов на псарню, там им самое место. Вчера Гонец опять грыз мой башмак, а Верхочут утащил мою шаль к себе на подстилку и еще рычал и скалился, когда я попыталась ее отобрать.

– Если бы ты поменьше кричала на них и не визжала бы, стоит им коснуться твоего платья кончиком хвоста, они не вели бы себя так, – отвечала Аэллис. – Бедные собаченьки нервничают. Ведь у охотничьих псов очень тонкая натура, они самые верные друзья человека и справедливо ожидают, что человек ответит им равным вниманием и заботой.

– Но натура соколов не менее благородна, – продолжала спорить Берга. – Разве не восхитительна смелость такого маленького существа, как сокол, когда он бьет огромного журавля или дикого лебедя? Больше того, сам сокольник, если он хочет, чтобы птицы его любили, должен быть воздержан и добродетелен. Он должен вставать с рассветом, посвящать все свои дни одним лишь птицам, не есть ни чеснока, ни лука, не пить вина, быть всегда спокоен, выдержан и ласков со своими питомцами. И разве есть прелестней зрелище, чем череда рыцарей, дам и девиц, выезжающих верхом с ястребами на перчатках? Разве можно оторвать взгляд от птицы в полете? А разве не очаровательно, когда ястреб, схватив жаворонка на лету, спускается на руку хозяйки?