Ирина Лазаренко - Хмурь

И так ли важно, что деревяшки не умеют смеяться.

Я верчу головой то туда, то сюда, потому что все время мне чудится какое-то движение, и при этом продолжаю нестись вперед почти бегом, едва поглядывая под ноги.

И замечаю черно-зубастую тень в последний миг, когда она уже летит на меня, чтобы повалить наземь и ощериться огромными зубами прямо в лицо.

– Тень! Я так тебе рад! И я чуть не обосрался!

Дракошка облизывает мои щеки шершавым языком, тычется лбом в висок, перебирает лапами и утробно урчит. Ух, какой нежный, давно ли это с ним?

– И тебе тоже рад, Птаха, – говорю я, повышая голос.

Но она не смотрит на меня, стоит, широко расставив ноги и уперев руки в бока, смотрит на Тучу таким взглядом… ну, у нее на лице будто два костра полыхают, которые должны быть видны за несколько попрычей. Туча стоит, задрав острый подбородок, глядит на Птаху с вызовом и даже пытается корчить презрительную гримасу. Впечатление здорово портят ее побелевшие пальцы, вцепившиеся в ладонь Гнома. А тот второй рукой обхватывает рукоять меча, и я не сказал бы, что это выглядит дружелюбно.

Какое-то время все буравят друг друга взглядами, потом отмирает Псина:

– Знаете что, давайте-ка присядем! Мы уже достаточно далеко от испытария.

Птаха качается вперед, и Гном закрывает Тучу плечом. Птаха поджимает губы, щурит бешеные голубые глаза и с подчеркнутым презрением оглядывает Тучину непокрытую голову. Медленно проводит рукой по своей голове, словно убеждаясь, что косынка на месте. Между прочим, еще неизвестно, кто выглядит по-настоящему непристойно: Туча с открытым всем ветрам пробором или Птаха с такой куцей косынкой дырчатой вязки. На нее хочется смотреть неотрывно, ожидая, когда же она соскользнет с головы, потому что кажется, будто соскальзывает она всё время.

В конце концов мы устраиваемся между деревьями у ручейка, куда нас выводит Тень. Земля тут покрыта упруго-зеленым моховым одеялом, дремлют у воды сомкнутые серые бутоны заряника, мохнатые деревья растут густо-густо, как кустарник, и их зеленые спины закрывают нас от энтайского леса, словно и не являются частью его.

Здесь еще темнее, но я вижу, как дрожат губы Птахи. Мне кажется, я должен что-то с этим сделать, но не знаю, что именно.

– Как вы очутились здесь? – спрашивает Гном, и мне хочется настучать себе по голове.

Что я за балбес такой, просто ум за разум! А Гном добавляет с подозрением:

– Ведь вы – точно вы?

В этом-то сомневаться не пристало, только у Птахи в глазах прыгают такие мявкучие бешеные коты, их бы даже чародейская иллюзия не повторила, наверное.

Она отворачивается, трет щеки ладонями, и на них появляются пятна. Я наконец рассматриваю Птаху хорошенько, насколько позволяет здешний сумрак, и вижу, какая она осунувшаяся, испуганная. Платье смято так, словно в нем спали несколько ночей подряд… зачем она отправилась в дорогу в платье? Перламутровые волосы – спутанные и какие-то потухшие, руки исцарапаны, ногти обломаны. Оглядываюсь на сброшенную с дракошки кладь, на торчащую из свертка рукоять меча – не Птахиного, обычного тренировочного.

Что вообще стряслось?

– Сбежали мы, вот что, – сквозь зубы выплевывает Птаха. – Нельзя мне больше в Полесье, я едва земледержца не пришибла. Он обиделся.

Теперь у нее и руки дрожат. Мы с Гномом переглядываемся. Туча и Псина ничего не понимают, но благоразумно молчат.

– Хрыч сказал, вы сгинули в Болотье, я хотела… ай, да словом, я подумала, земледержец про это не может не знать, прыгнула на Хмарь… в Хмурый мир, а там такая… погань…

– Земледержец знал, что мы здесь, – медленно проговаривает Гном, и каждое слово – как лопатой по башке.

Хотя чему удивляться? Ему очень нужны хмури, ведь мы – именно та сила, которая может нести его вперед долго и быстро, ведь молва раздула наши способности сверх всякой меры. И полесские жители, и владетели-обитатели других земель – они не знают, что мы на самом деле можем и чего не можем – они только видели, как мы умеем искать и убивать. Они не знают, что хмурей всего одиннадцать – думают, небось, что у Полесья нас целая рать, что эта рать готова заполонить каждый город или двинуться к граничным пределам…

Я всегда понимал, что мы – не столько инструмент, сколько оружие, созданное, чтобы сдерживать горячие головы и служить доводом в переговорах с владетелями других земель. Конечно, земледержец хочет больше этого оружия и доводов, а зависеть от обители – вовсе даже не хочет, да и скорость, с которой обитель нас растит, земледержцу едва ли нравится. Вот он и отдал пару хмурей самым умным умникам, энтайцам, чтоб те расковыряли да поглядели, чего у хмурей внутри и как можно делать таких же, но быстрее.

Только почему земледержец не побоялся, что деревяшки оставят это знание себе? Энтайцы не используют то, до чего дознаются, им достаточно просто понимать, как устроено то и это? Ну, положим, тогда понятно, почему они сами не делают тканей и стёкол, но неужели земледержец настолько мало дорожит нынешними хмурями, что спокойно отдал на растерзание двоих из одиннадцати?

– Не поняла я, что он знает и не знает, – ворчит Птаха, дергает поясок платья. – Я другое углядела.

Она умолкает, стискивает пальцы, потом снова начинает говорить и снова умолкает, прочищает горло и огорошивает:

– Я видела, что будет.

Мы молчим, боимся сбивать ее вопросами. Птаха опускает голову, трёт лоб, голос ее звучит глухо.

– На Хмарь… Хмурой стороне земледержец стоял на груде костей, ясно? А от нее натекали лужи крови. И руки у него в крови были, и она пахла прям как настоящая, а вокруг сталь звенела, и я знала, что это только будет, к тому всё придет, когда этот говнюк исполнит свои задумки. Хмурый мир мне показывал, что это зло, он требовал сразить его, а я – наконечник стрелы… Я и хотела, только…

Птаха говорит, всё громче, распаляясь, поднимает голову, вглядывается в наши с Гномом лица, и в предрассветной серости видно, как ярятся коты в ее глазах.

– Только меча при мне не было. Потому стража меня оттащила. Я нырнула глубже и сбежала, и скакала без продыху аж до обители, а там забрала Тень, и он меня приволок сюда.

Дракошка, все это время делавший вид, будто дремлет у ручья, дергает хвостом. Тускло переливаются чешуйки.

Я, как ни смешно, успокаиваюсь. Значит, земледержец и правда хочет соединять земли под собой, я всё правильно понимал, а значит – не такой уж я балбес и кое-чего стою, а значит – авось и не пропаду.

– И еще вот чего, – Птаха говорит быстро, словно боясь передумать, – там были цветные блескуны, в Хмуром мире. Кровь отливала красным, а кости – серым.

Так-так. А я думал, в испытарии мне лишь показалось, будто в Хмуром мире появились цветные искорки. Думал, это у меня в глазах рябит. Думал…