Джосайя Бэнкрофт - Рука Сфинкса [litres]

– Это утешает.

– Однако у него отличный слух.

– Ну, я думаю, он не был бы хорошим охранником, окажись слепым и глухим. Как мы пройдем мимо него?

– Только не смейся.

– Не буду, сэр.

– Мы проползем под коврами.

Адам не рассмеялся. Он представил себе, как ползет, извиваясь, под ковром, а в это время ходячий локомотив знай себе бегает туда-сюда по коридору, как взбалмошный пес. Если Фердинанд на них наступит, то превратит в фарш для пирога.

– Нам лишь надо добраться до ковра с большим синим медальоном, – сказала она. – Это где-то в дюжине дверей по правой стороне.

Щелчок замка оповестил о прибытии коридора.

– Куда мы направляемся? – шепотом спросил Адам.

– В конюшню.

И Эдит коснулась дверной ручки легким продуманным движением, словно пытаясь вытащить приманку из капкана.

Фердинанд не мог говорить, но мог свистеть. Не насвистывать песни или мелодии. Просто издавать единственную невыразительную ноту. Свист для него был рефлексом, сигналом, встроенным хозяином. Хозяин сравнивал это с таймером для варки яиц, хотя Фердинанд понятия не имел, что такое яйца и зачем им таймер. Он знал одно: стоило выполнить некое задание, и что-то внутри начинало свистеть, и ходячему локомотиву это нравилось.

Ему очень хотелось петь. Музыка – замечательная штука. Песня, даже хорошо знакомая, способна удивлять. А еще она способна раз за разом пробуждать ощущение счастья или грусти.

Щедрый хозяин каким-то образом прознал о пристрастии Фердинанда к музыке, о том, что она доставляет ему удовольствие, и установил в похожей на шкаф огромной груди автомата музыкальный проигрыватель. Устройство играло мелодии с помощью медных барабанов со множеством маленьких выступов, которые задевали зубцы стального гребня. Песни эхом отдавались внутри, пульсируя в унисон с трубопроводом его сердца. Фердинанд мог их менять по своему усмотрению. Надо было лишь открыть грудную клетку и переставить барабаны. Песен было три. Он любил их все. Одна грустная, одна веселая, и еще одна – для погони.

Вот ее он и слушал на этот раз.

Она его возбуждала. Ему хотелось пробежаться по коридору туда-сюда, но он знал, что так нельзя. Бегать в коридоре – неправильно: от этого рвались ковры, расшатывались болты в подъемном механизме и, самое главное, злился Байрон.

Но музыка скапливалась внутри него, как пар в котле. Она говорила: «Пришло время погони!» Она задавала вечный вопрос: «Как быстр твой бег?» Она пела, словно хор: «Байрона тут нет, чтобы тебя остановить!»

«Мистера Уинтерса», похоже, ничуть не встревожило то, что от ходячего локомотива начала исходить звонкая, веселая музыка, а вот Адаму происходящее показалось немного зловещим. Фердинанд стоял достаточно далеко, в конце коридора, и, хотя его огромное лицо-диск было обращено в их сторону, автомат никак не продемонстрировал, что заметил беглецов.

Адам бросил взгляд на стену «каньона», обклеенную ободранными розовыми обоями, на белые двери, многочисленные, как ячейки в шкафу для какой-нибудь коллекции. Он попытался представить себе, каким выглядел дом Сфинкса, когда был новым, полным жизни и благородных гостей, которые пытались впечатлить хозяина. В нынешней потертой обстановке вообразить такое было непросто.

Прежде чем нырнуть под ковер, который утыкался в порог их апартаментов, старпом посмотрела на него, прижавшись к косяку. Она перевела дух и с головой ушла под пыльную ткань, лысую, как локоть гончей.

Выпуклость под ковром удалялась по коридору. Что ж, ничего не поделаешь – надо идти следом! Адам опустился на живот и влез под складку, которую Эдит оставила позади.

Понадобилась всего секунда, чтобы он дезориентировался в духоте. Он попытался не отставать от каблуков Эдит, но тут же потерял их из вида и совершил ужасную ошибку – открыл единственный глаз. Вековая пыль и песок, потревоженные движением, ослепили его. Плетение ковра над головой, грубое, как бычий язык, царапало кожу и цепляло волосы. Ковер вонял от нечистот: пятна, гниль, паразиты… Они как будто забрались в древнюю нору, облюбованную поколениями барсуков и лисиц. Он всей душой пожелал отступить, но зловонный туннель позади уже обрушился. Нет, это не логово зверя; это самая настоящая могила.

Адам спросил себя, с чего вдруг Эдит постукивает по полу. Пытается привлечь его внимание? Ну и как он должен ответить, не подавившись пылью? И не она ли предупреждала о том, что у Фердинанда отличный слух? Без сомнения, легкого стука было бы достаточно, и незачем ей так тарабанить. Но все же ритм нарастал, делался настойчивей, как будто буровая установка вгрызалась в землю.

Он наконец-то понял: Эдит не подавала знаков. Это Фердинанд бежал по коридору.

Заметили их или нет, не имело значения. Великан приближался, и надо было убираться из-под ног.

Эдит отбросила ковер, и тот всем весом упал на Адама, мешая удрать. Увидев, что времени на его освобождение не осталось, она выпрямилась и взмахнула рукой, словно стрелочник.

– Стой! Не бегай по коридору!

Ходячий локомотив несся на них, словно бык, и Эдит задалась вопросом, сможет ли он вовремя остановиться, даже если захочет. Тучи пыли взметнулись под аккомпанемент восторженного визга суставов. Ковры свернулись, как стружка от точилки для карандашей. Зажмурившись так крепко, что в голове вспыхнул фейерверк, Эдит бросилась ничком на Адама и стала ждать конца.

Он все не наступал.

Среди внезапной тишины раздалась громкая мелодия музыкальной шкатулки.

Подняв лицо от плеча Адама, Эдит обнаружила нависшую над ними луноподобную физиономию гиганта. Из похожей на бадью груди раздавалась звонкая и быстрая детская мелодия. Фердинанд присел, оказавшись с нею вровень, и свечение его лица достаточно побледнело, чтобы она смогла увидеть за линзой механизм – верчение и кручение деталей, из которых состоял разум великана. Зрелище было тревожным и захватывающим.

Потихоньку вернув себе достоинство, они с Адамом поднялись под пристальным взглядом стража.

– Спасибо, Фердинанд, – сказала Эдит. – Теперь, пожалуйста, отойди. Не надо так к нам прижиматься.

Движитель сделал неуверенный шаг назад – его конечности, по-видимому, не были приспособлены для движения наоборот. Он уперся рукой в стену, чтобы не упасть, и из-под розовых обоев посыпалась штукатурка.

– Он тебя послушался, – пробормотал Адам, чье лицо от пыли сделалось бледным. – Почему он тебя послушался?

Эдит пригладила взъерошенные темные волосы: