Джосайя Бэнкрофт - Рука Сфинкса [litres]

И если мы продолжим так вилять, дороги назад я тоже не найду.

Воздух сильно пахнет пергаментом, клеем, кожей и затхлостью. Утешительный аромат. Интересно почему? В чем притягательность этой технологии, использующей целлюлозу и дощечки? Книги редко представляют собой нечто большее, нежели рассуждения автора о том, что его гложет, подчиненные грамматике сомнений. Насколько книги в этом смысле превосходят писателей! Никто не верит в себя больше, чем книга; никого история или правила приличия не заботят меньше. «Начинай с середины, – заявляет книга. – И листай меня до конца». Какая разница? Книга начинается с чистого листа и заканчивается такой же пустотой. И книге неведом страх.

День 3-й

М-да, вчера меня несло. Прятался под столами, строчил как сумасшедший. Не мой звездный час.

Понятия не имею, что обо мне думает библиотекарь. Я даже не решаюсь продолжать эти записи. Ничто не внушает таких сомнений в необходимости еще одной письменной хроники чего-либо, как ночь, проведенная на куче книг в Бездонной библиотеке.

Впрочем, чему быть, того не миновать.

Раз уж это поручение, по-видимому, займет несколько дней, инвентаризация не помешает.

Консервы из копченой рыбы (22)

Галеты (53)

Сухая колбаса (2 палки)

Шоколад (1 плитка)

Маленький, завернутый в фольгу квадрат шоколада был особенно подлым дополнением, и я не могу не подозревать в этом руку Байрона. Шоколад всплывает в моей голове гораздо чаще, чем хотелось бы во время дневного похода. Конечно, я мог бы съесть его, но тогда у меня не будет шоколада, а обладание им внушает мне веру в то, что положение не такое уж отчаянное.

Возможно, стоит объяснить, почему я был так взволнован вчера.

Первые двенадцать часов, которые я провел запертым с этой фантастической коллекцией, были достаточно веселыми. Библиотекарь шел умеренно быстрым шагом; ранец казался в разумной степени тяжелым. Мария составила мне компанию, и без публики, которая могла бы ужаснуться, я завел с ней беззаботную беседу, полную милых наблюдений и дурацких шуток, которыми могут наслаждаться лишь супруги.

Вполне уверен, что это потакание порокам лишь сделало последующее погружение в кошмар еще более ужасным.

Я не пытаюсь намекнуть, что мое физическое окружение непривлекательно. Здесь полным-полно резных деревянных панелей и красивейших финтифлюшек. На потолках прекрасные фрески, изображающие философов в хитонах, которые самозабвенно дискутируют, стоя между конными армиями, и лужайки, где под сонным взглядом босоногих пастухов пасутся овцы. Я так часто и так долго таращился на них, что у меня теперь болит шея.

О, это изобилие книг, энциклопедий и диссертаций, пьес и поэм! В те первые часы всякий раз, войдя в новую комнату, я хватал первый же интересный том и начинал читать как безумный. Я проглатывал все, что мог, пока кот лениво пересекал помещение, и лишь когда он пропадал в соседнем крыле библиотеки, я поневоле запихивал книгу на место и мчался следом.

Я не могу представить более изнурительный способ путешествовать. Или читать.

Но время шло, количество крошки в моей крови уменьшалось, и Мария, которая раньше была любезной спутницей, начала меняться. Она сбивала книги с полок. Когда я попросил ее не делать этого, она стала швыряться ими в меня. Ее внешность тоже изменилась. Больше никакого красного пробкового шлема, никакой белой блузки. Ее кожа превратилась в краску, как в Золотом зоопарке, и продемонстрировала мне все сто оттенков плоти, влажных и блестящих.

Она везде оставляла отпечатки и полосы, потому что ходила с протянутой рукой, рисуя ею по полкам, как кистью. Это меня очень беспокоило. Я умолял ее остановиться.

Разумеется, я вел спор с самим собой и при этом каким-то образом умудрился проиграть.

Вскоре краски стекли с нее, как мутная вода, и под этой дурацкой шкурой обнаружилась машина.

Машина была совсем не похожа на грубый паровой экскаватор, за работой которого я когда-то наблюдал, стоя в грязи. Она выглядела элегантной и чувственной, красивой, как все машины Сфинкса. Но в глазах у нее не сверкала та искра жизни, какую ожидаешь увидеть. Последние частицы моей жены исчезли, и я остался в компании куклы с мертвыми глазами.

Она преследовала меня всюду, куда бы я ни пошел, набрасываясь на комнаты, словно пойманный в ловушку зверь. О, какие чудеса она уничтожила! Блистательные труды, которые, наверное, уцелели только здесь, и нигде больше в целом мире, были изорваны, как оберточная бумага.

Чем быстрее я гнался за библиотекарем, который шипел в знак протеста, тем более жестокой становилась кукла. Одну комнату она разгромила полностью. Она не могла говорить – ее рот походил на слив раковины, – но могла кричать. И кричала, пока я бежал.

Я бы предпочел тигра. Нет ничего страшнее смутного сходства.

Единственным, что ее успокаивало, как я обнаружил в результате чистейшего изнеможения, была неподвижность. Если я сидел неподвижно, она утихала и ждала. Если я шевелился, шевелилась и она. Если я бежал, она тоже вопила.

И потому я начал писать, чтобы защититься.

Когда я проснулся этим утром, все следы механической куклы исчезли.

Ноют кости, трясусь в лихорадке, но какое облегчение – избавиться от вопящего бремени. Я снесу эти симптомы без жалоб.

(До меня дошло, что я такое уже чувствовал. Когда меня настиг обморок в Золотом зоопарке, это было связано не с непредвиденным купанием, но с абстиненцией. Прошло слишком много часов с той минуты, как я в последний раз брал в руки портрет Марии.)

Вчера, убегая от кошмара, я чувствовал себя жертвой. В конце концов, я не просил крошки, я не жаждал обрести эту привычку. За что же мне такое наказание? Но теперь я спрашиваю себя: так ли я невинен? Возможно, я знал – пусть всего лишь подсознательно, – чем именно занимаюсь. Я цеплялся за эту картину. И на фоне утешения, которое она мне приносила, в сопровождении правдоподобного образа Марии я чувствовал себя менее одиноким и, если честно, избавлялся от части ответственности.

У меня все еще проблемы с расшифровкой собственных мыслей. Они точно оркестр солистов, в котором каждый музыкант играет собственную композицию. Как легко спрятаться от правды в постоянном шуме.

Тем не менее есть реалии, от которых я больше не могу прятаться.

Библиотекарь был очень зол, когда я дал ему завтрак. Вряд ли я могу винить его. Он же не видел того, что, как мне казалось, преследовало меня. С точки зрения кота, это я вчера весь день преследовал его с выпученными глазами. Что бы я делал, реши он меня бросить? Это место – лабиринт; тропы постоянно разветвляются, комнаты следуют одна за другой. Я заблудился.

Я рассыпался в извинениях. Даже предложил ему свою колбасу, но он провел последние полчаса, уткнувшись носом в угол. Полагаю, это мое наказание.