Мари Бреннан - Мемуары леди Трент: Тайна Лабиринта [litres]

Мы отметили место кладки и вернулись к ней на следующий день – к тому времени, как самка наверняка должна была улететь. Согласно свидетельствам кочевников, самки обычно периодически навещают кладку и вновь закапывают яйца по мере необходимости, однако пустынные драконы не высиживают яиц, а посему мы могли осматривать гнездовье, сколько пожелаем. Бережные раскопки вознаградили нас множеством новых данных, от заглубления кладки (около пятнадцати сантиметров: вполне достаточно, чтоб яйца не обнажились, если ветер не слишком силен, и не настолько глубоко, чтоб они оказались в полной изоляции от внешнего мира) до температуры почвы (добрых тридцать градусов у поверхности в самое жаркое время суток и градусов на десять ниже там, где находятся яйца). Стоя у края ямы, я воочию видела, сколь хорошо дракониха выбрала место. Находилось оно на дне небольшой котловины, неплохо защищенном от ветра, но ничем не укрытом от солнца. Если наши догадки о роли тепла в процессе инкубации яиц были верны, то и другое могло оказаться важнейшими условиями их успешного развития.

– Хотите взять? – спросил Хайдар, указав на яму, когда мы закончили осмотр.

– Нет-нет, ни в коем случае, – ответила я. – Место, конечно же, запомним и отметим, но если забрать яйца сейчас, они, вероятнее всего, просто погибнут. Мы еще слишком мало знаем, чтоб вмешиваться в процесс так рано.

Впрочем, одно яйцо Том забрал, но не для инкубации, а в целях препарирования и изучения. Химического оборудования у нас при себе почти не было, однако он по мере возможности исследовал белок и желток, а скорлупу я бережно упаковала в коробку с песком для последующего изучения. Характер ее поверхности сильно отличался от текстуры скорлупы зрелых яиц, и сравнение вполне могло принести какую-либо пользу.

– Даже если мы не сможем их разводить, – сказал мне Том однажды вечером, доедая скудный ужин, – то хотя бы узнаем немало нового.

– Сможем. Непременно сможем, – уверенно ответила я, однако воспоминания о брачных танцах пустынных драконов во всем их великолепии тут же заставили в сём усомниться.

До сих пор я почти не рассказывала о пустынной матери и пустынном отце Сухайла; думаю, сейчас самое время это исправить.

Подобно многим прежним описаниям моих взаимоотношений с людьми, то, что я изложу далее, складывалось постепенно, в течение долгого времени, из множества кратких бесед, из многих минут откровенности и общей гармонии. Я не узнала всего этого, так сказать, единым махом (мимоходом замечу, что выражение сие берет начало в описании дракона за охотой), однако, дабы лишний раз не испытывать терпения читателей, изложу здесь вкратце, опустив либо сгладив неизбежные лингвистические затруднения.

С умм Азали я познакомилась много ближе, чем с ее мужем. Так было почти везде, где мне довелось побывать, за исключением только Кеонги: там мой ближайший союзник не считался ни мужчиной, ни женщиной, обычно же самые близкие отношения у меня складываются с другими женщинами. Все это – следствия той же сегрегации, что я испытывала на родине, тех же предрассудков, утверждающих, будто разговор с женщиной интересен главным образом другим женщинам, разговор же с мужчиной – мужчинам, и вместе им не сойтись. Я изо всех сил изживала подобные предрассудки в Летучем Университете, однако каждая новая экспедиция приводила меня в новое общество, где на борьбу с ними не хватало ни времени, ни сил, за исключением тех случаев, когда это было необходимо для работы.

Лишь спустя долгое время после отъезда из пустыни я осознала, что в некоторых отношениях кочевники-аритаты обходились со мной, точно с мужчиной. Такое порой бывает с вдовами, либо с разведенными, либо с женщинами, вышедшими из детородного возраста: утрата связи с главным признаком женственности, материнством, сокращает условную дистанцию, отделяющую их от круга мужчин. От пространных комментариев на сей счет воздержусь, замечу лишь, что положение вдовы и отсутствие спутников-детей вновь превратили меня в, так сказать, нечто среднее, хоть и не до такой степени, как на Кеонге.

Отношения, сложившиеся с умм Азали, были не из тех, которые можно назвать близкими – в основном потому, что я проводила в пустыне, в погоне за драконами, куда больше времени, чем в стойбище. Однако со мной она держалась неизменно дружелюбно – по-видимому, благодаря нашей дружбе с Сухайлом, отчего я и сочла вполне естественным поговорить о Сухайле с ней.

– Давно ли вы его знаете? – спросила я как-то раз.

– С самого детства, – ответила умм Азали. – Он прожил у нас на воспитании четыре года. А на будущий год ждем к себе его племянника Джафара. Кто же последует за шейхом, который не знает пустыни!

В это время я штопала огромную прореху в одном из платьев, разорванном о колючий куст, а умм Азали пекла лепешки. В поле многие беседы проходят именно так, когда один или оба заняты неким полезным делом: как правило, это гораздо продуктивнее прямолинейных расспросов.

– Но ведь Сухайл жил с вами не только на воспитании?

Умм Азали пожала плечами, разминая тесто сильными, ловкими пальцами.

– То приезжал, то уезжал. И не всегда останавливался у нас – особенно с тех пор, как увлекся этими руинами еще сильнее, чем в детстве. Но навещает нас часто.

Ну конечно! Где же еще Сухайл мог бы настолько увлечься драконианскими руинами, как не здесь? Да, аль-Джелида помешал мне углубиться в Лабиринт, но во время работы мне постоянно попадалось на глаза то одно, то другое – начиная от статуй, вырезанных в скале, до каменных стел, треснувших надвое и посему брошенных в каменоломне. Изъеденные временем древние реликвии были повсюду, куда ни взгляни.

– А сколько ему было лет? Ну, когда он приехал к вам на воспитание?

– Когда приехал… пожалуй, лет восемь, – с улыбкой ответила умм Азали. – Помню, косы на бегу так и развевались!

Я и до этого замечала, что аритатские мальчишки часто заплетают волосы в пару длинных косиц, свисающих на грудь. Вообразив себе Сухайла с косичками, я даже не заикнулась о том, что у меня на родине подобный стиль свойственен исключительно маленьким девочкам.

О драконианских руинах и его интересе к ним я, если не ошибаюсь, завела разговор днем позже. Явно не разделявшая сего интереса, умм Азали снова пожала плечами.

– Помнится, он все воображал себя древним князем, повелителем пустыни… Обычные детские глупости. Но больше всего его привлекал их язык. Стоило нам проехать мимо одной из этих надписей, ему всякий раз хотелось узнать, о чем там говорится.

«Возможно, мы вскоре получим ответ, – подумала я, – если только ему удастся перевести письмена на Камне с Великого Порога. Быть может, он – там, в Куррате – работает над ними прямо сейчас?»