Сергей Малицкий - Достояние павших

– А что? – спросил Тис.

– Знаешь, что меня мучает больше всего? – спросил Гантанас. – Там, в Дрохайте, где ты выдержал, может быть, одно из самых тяжких своих испытаний – испытание убийством другого человека, там было еще два мальчика.

– Ран и Казур, – проговорил Тис. – Один из них маленький мерзавец, другой – маленький герой.

– Это так и не так, – вздохнул Гантанас. – Если бы ты знал, сколь часто судьба человека определяется случаем, ты бы не торопился выбирать за них их дорогу. Да, есть немногие, которые противостоят любым невзгодам и скорее примут смерть, чем сломаются. Таким был Казур. Таких можно пересчитать по пальцам, я знал немногих и не могу с полной уверенностью причислить себя к подобным Казуру. Но я знал сотни тех, кто стал героем по воле случая, но проявил ничуть не меньше доблести, чем Казур. Я почти так же, как от твоей боли, мучаюсь от того, что упустил и одного, и другого. Пусть даже Тид и сказал мне, что Ран, который приходил сюда и говорил с ним, подобен клубку ненависти и страха одновременно. Я все равно виноват в том, что упустил его. Но Казур, конечно, особая боль. И Алаин, или кто там замучил его, просто не понимали, что они уничтожают.

– Разве он стал бы служить ей? – спросил Тис. – Я не встречал более стойкого мальчишки. Даже тогда, когда он поддался крику Рана и стал бросать ножи в меня, он сделал это лишь потому, что тот пригрозил, что изобьет беспомощного и безобидного Мичана. Я уже предвкушал драку, в которой убью его, когда буду защищать Мичана, но Казур все же стал бросать ножи. В сторону. Он ничего не боялся. Разве он стал бы служить Алаин?

– Думаю, что нет, – ответил Гантанас. – Но ведь она и сама словно вылеплена из боли и страданий. Я не знаю ее так как тебя, но кое-что доходило до меня. Это особая семейка. И в ней есть как мерзавцы, такие как Файп или Дейк, так и чистые души, вроде твоего названного отца или сестер Алаин. Да и их мать была достойной собственного рода, какую бы ненависть к мучителям не вынашивала она в себе. А вот твоя тетка Алаин, которая по воле случая стала убийцей, могла бы оказаться и на этой стороне, но оказалась на той. И теперь она там пытается быть первой среди гнусных. И у нее это получается. Да и с Дейком не все так просто. Но их отец… Он чудовище. Хотя внешне – обычный человек.

– Выходит, что смешавшись в Алаин, кровь моего деда стала сильнее крови моей бабки? – прошептал Тис. – Но почему она всякий раз смешивается по разному? Разве Глику и сестрам Алаин выпало не то же самое? Это их выбор или случайность? Как судьба уберегла их от склонностей моего деда? И как мне быть с моей собственной кровью?

– Не преувеличивай значение крови, – поморщился Гантанас. – Мои предки были довольно своеобразными людьми. Будь они живы, пожалуй, они бы встали на сторону хозяев твоей тетушки. Да и с Фоскадом, о котором ты ничего пока не знаешь, тоже не все просто. К тому же, я не уверен, что Файп – твой отец. Скажи, для тебя важно, кто твой настоящий отец?

– Знаете, о чем я думал? – спросил Тис. – Я думал о том, что если мой отец тот воин, что убивал моего названного отца, и мою мать, это еще не самое страшное. Его можно победить, пересилить. Но если мой отец кто-то другой?

– Кто например? – спросил Гантанас. – Олс, который тебе привиделся и может воздействовать на тебя? Он в человеческой плоти. И поделиться может с тобой только той плотью, что у него есть. Пусть даже и зачарованной, что, конечно же, не пройдет бесследно. Я слышал предания, что в роду Кроя Нимха, который твой прадед по твоему названному отцу, когда-то уже была кровь Олса. Когда его еще звали Мэйласом. Мучителем, истязавшим святого Нэйфа. И что, это помешало твоему названному отцу стать приличным человеком?

– Я думаю, что любовь удержала его, – прошептал Тис. – Сначала любовь к нему его матери, о которой он говорил, я это помню. Пусть даже она и покинула его в год. Но он ее чувствовал. На расстоянии чувствовал. А потом, любовь его к моей матери. Пусть и не взаимная. И, может быть, любовь ко мне.

– И это тоже, – согласился Гантанас.

– А где мне взять любви, чтобы устоять? – спросил Тис.

– Глик и Мэтт должны поддержать тебя, – ответил Гантанас. – Найди ее в своем сердце. Если они любили тебя, твое сердце должно быть полно любви, которой хватит на долгую жизнь. Но даже если бы их любви у тебя не было, ты мог бы сам вырастить ее. Вылепить, словно восковую свечу. И зажечь. Даже если это та любовь, которая тебя еще только ожидает. Та, которая впереди.

– Если я до нее доживу, – вдруг засмеялся Тис.

Ему и в самом деле вдруг все показалось смешным. И особенно боль. И та боль, что клубилась под потолком, и та, что стояла под кроватью, и Гантанас, пытающийся скрыть свой страх перед тем, что происходит с Тисом, и даже он сам, Тис, были смешными. И он было забился в истерике, но почти сразу почувствовал, что вслед за смехом придут слезы, и заставил себя замолчать.

– Почему испытание убийством другого человека вы назвали самым тяжелым испытанием? – спросил Тис. – Разве это тяжелее, чем испытание болью?

– Много тяжелее, – заметил Гантанас. – Поскольку оно не требует усилия. Человека убить легко. Причинение смерти может показаться сладостью. Величием. Силой. Убивать легко. А вот жить с этим – трудно.

– Где мой меч? – спросил Тис.

– Вон он, – махнул рукой Гантанас. – Лежит на подоконнике. И нож твой там же. Сапоги под кроватью. Что тебе еще нужно?

– Вы не боитесь, что я убью кого-нибудь? – спросил Тис.

– Я боюсь, что ты убьешь себя, – сказал Гантанас.

– Что мне делать? – спросил Тис.

– Не знаю, – пожал плечами Гантанас. – Когда мне нехорошо, я выбираю то, что мне кажется главным. И делаю это. Главным может оказаться то, что гнетет тебя больше, чем боль и жажда. Если, конечно, ты способен это почувствовать. Понимаешь, все, что происходит с нами, чаще всего кажется не нашим выбором, а роком. Судьбой. Забавами богов. На самом деле – это не так. Даже если все, что нам остается – лишь держаться и противостоять.

– Или убить себя, – прошептал Тис.

– Сдаться, – кивнул Гантанас. – Чтобы твой жребий достался кому-то другому. Ты же понимаешь, что они не отстанут? Если ты сломаешься, они не уйдут с этой дороги. Кто-то другой окунется в такие же муки. Гаота. Дина. Йора. Джор. Или еще кто-нибудь.

– Какое мне дело до них? – почти закричал Тис.

– Никакого, – согласился Гантанас. – Твой дом горит. Ты сам в пламени. Какие могут быть дела? Все правильно.

– Я хотел спросить про смотрителя, – прошептал Тис.

– Про Брайдема? – сдвинул брови Гантанас.

– Нет, – поморщился Тис. – Про того парня, что называл себя смотрителем. Того, что дал мне этот браслет. Ну, который прятал меня, но не спасал от боли. Вы говорили, что он был здесь.