Сергей Малицкий - Достояние павших

– Мальчишка, – вымолвила Гаота.

– Дай посмотреть! – взмолилась Йора.

Следующие несколько минут, отталкивая друг друга, подруги наблюдали за тем, как незнакомый мальчишка как будто разговаривает с Тидом, стягивает с себя странный белый балахон, зачем-то разувается и что-то снимает с ноги.

– У него меч! – шептала Йора.

– И какой-то нож на поясе! – вторила ей Дина.

– И у него черные волосы, длинный нос и худое лицо, – прошептала Гаота и замерла. Но не потому что ей показалось, будто незнакомец посмотрел прямо на нее, хотя она почувствовала его взгляд. Она замерла, потому что вдруг ощутило то, что уже начала забывать. Сухость в горле, звон в ушах и мгновенный жар. Как тогда, когда в день гибели ее семьи она увидела страшный лик на внутренней стороне их повозки. Или же это было похоже на то ощущение, которое она испытала не далее как вчера?

– Что дальше? – спросила Йора.

– Эй! – окликнул подруг Айран. – Не забудьте все упаковать и завязать. Хватит уже. Поиграли и будет.

– Он идет, – прошептала Йора. – Ставлю сладкое, что он сломается на первом пределе.

– Ставлю сладкое, что на втором, – пискнула Дина.

– Ничего не ставлю, – замотала головой Гаота, стараясь удержаться на ногах. – Он не сломается.

– Поползет, как ты? – спросила Дина.

– Нет, – выдохнула Гаота. – Он просто пойдет.

Найденная берлога оказалась брошенной, медведь залегает в спячку в середине осени, так что в начале зимы ему уже взяться было неоткуда. Дилис учил Тиса, что медведю не так уж важно вырыть берлогу самому, сгодится и вырытая кем-то другим, но она должна быть в земле или песке, равнинный медведь в горы не полезет, хотя всякое бывает. Дольше всего будет служить берлога, вырытая под корнями прочного лиственного дерева, не одно поколение медведей может зимовать в ней. Но сгодится и вывернутая бурей коряга, а то и занесенный листвой и мусором ствол кедра. Другое дело, что брошенная берлога может стать и логовом волка, и всякой другой опасной твари. И еще одна сложность имеется, не роет медведь отнорков. Обычно ему хватает лаза, чтобы протиснуться, да самого укрытия размером с его же длину вдоль и поперек и высотой с его холку. Так что, забрался в пустую медвежью берлогу, принюхался или очистил логовище, отдыхай, пережидай бурю или мороз, но будь готов встретить гостей.

Тис вышел к Приюту Окаянных еще за пару недель до середины зимы. Вышел ночью, но к дому на этой стороне приближаться не стал. Почувствовал засаду. Еще в Дрохайте исхитрился поставить отметины на служках Алаин, за прошедший месяц с небольшим его метки истаяли, но не рассеялись вовсе, так что следовало уходить в ближайший лес и ждать, когда путь освободится, нежданное препятствие маячило словно два черных пятна – стоило закрыть глаза, и вот они. Тису не составило бы труда скрытно миновать засаду, но он не мог знать точно, что его ждет на узком пути в крепость, и не хотел получить стрелу в спину, если случится какая заминка.

Берлогу он отыскал на второй опушке, чуть дальше нашел и чистую барсучью нору, но выбрал медвежью. Тис бы втиснулся и в барсучью, но ни встать хотя бы на колени, ни сесть в ней не смог бы. А в медвежьей берлоге как раз под стволом давно упавшего кедра, он не только мог стоять, но и без особых затруднений за половину дня сообразил себе отнорок – толстые сучья, на которые несколько лет назад упало огромное дерево, сломались не все, и устроить под гниющим стволом лаз было не сложно. Осталось только нарубить лапника, соорудить мягкое ложе из листьев и старой хвои, которые он нагреб, сооружая отнорок, для питья набить снегом кожаную сумку, да заточить несколько кольев, чтобы предупредить непрошенных гостей. Снег падал уже несколько дней, и замерзнуть Тис был не должен. Но если бы ударил мороз, такой же, что случился в Дрохайте в начале путины, ему бы пришлось разводить костер, и еще половину дня Тис собирал сухие ветки, которые должны были сгорать без дыма, хотя был уверен, что обойдется без огня. А потом зарылся в приготовленную гору мусора и подумал, что, кажется, пришла пора отдохнуть. Боль, которая мучила его с прошлой весны и лишь чуть-чуть отстранилась в последние месяцы, вновь начинала подбираться к своей жертве.

Несколько дней он проспал, просыпаясь лишь для того, чтобы попить, поесть, облегчиться, да помахать руками и ногами. Это медведь по весне выбирается из берлоги так, словно и не провалялся в дремоте полгода, еще несколько дней может и не есть после пробуждения, а человеку следует разгонять кровь по жилам и разминать суставы каждое утро, смеялся когда-то старый Дилис. А то однажды проснешься, а руки и ноги тебя уже не слушаются. И вот еще, что ты должен знать, парень. Будешь добывать еду, а в этих лесах, если без охоты, только бурундук тебя выручит, не усердствуй. Не бери все. Половины тебе хватит. Понятное дело, что зверек мстить не будет, да и слезами обливаться не станет, не верь охотничьим байкам, но не бери все.

– Почему? – спросил его тогда еще совсем маленький Тис.

– Даже не знаю, – задумался Дилис, тоже маленький, но маленький от старости, седой и узловатый словно вывороченный из земли и обглоданный корень. – Понимаешь… Последнее забрать – это… как убить. Как убить беззащитного. Или не беззащитного, но случайного человека. Нутро от этого портится. Не, даже с порченным нутром можно жить, но такая жизнь не по мне.

– А как определить, когда можно убить, а когда нельзя? – прошептал, затаившись, Тис. – Как узнать, беззащитный человек или нет? Случайный или неслучайный?

– Никак, – пробормотал Дилис, отвернувшись от крохи, который хоть и прожил со стариком уже почти два года, но все одно – крохой и остался, потому как и восьми лет ему еще не было. А когда пришел к Дилису впервые – до шести оставалась пара месяцев. Как же он добрался до него?

Уже выспавшись, стараясь не шевелиться без нужды, дышать размеренно и ровно, чтобы боль не разыскала его, хотя она уже была рядом, начинала жарко дышать в ухо и прихватывать мальчишку железными пальцами за запястья, Тис лежал в кромешной темноте и тишине и вспоминал. Наваливший снег не только защитил его от холода, но и скрыл от лесных звуков, и теперь Тис, чтобы не остаться наедине со своей болью, то ли пытался вспомнить, то ли понять, как же он тогда добрался до Дилиса? Как же он добрался до Дилиса после того страшного дня, когда его отец застыл, вглядываясь в идущих со стороны поселка людей и в дым, поднимающийся за их спинами. Оглянулся, посмотрел на изгиб Курсы, огибающий единственное лысое место между Маолским водопадом и Амхайном – Бейнскую заветрь, разглядел и там ладью и отряд незнакомцев в два десятка или больше воинов у окраинной наледи. Весна только начиналась, зима была теплой, и Курса так и не встала, хотя сугробы по ее берегам намело вдосталь, но снега на заветри почти не осталось, выдуло. Бейнский лес стоял с востока и юга, черная река подмывала заснеженный берег с севера и запада, за рекой высились горы Айслинг и Бейнская долина, в которой лежали руины великого Бейна, но бежать было некуда. Только три месяца назад родители Тиса прибыли в этот забытый край. Рассчитывали хотя бы на полгода покоя, прослышав о смерти старого кузнеца в глухой стороне и выкупив у мытаря купчую на заброшенную кузницу, не справляясь о том, в каком она состоянии, разграблена ли или нет. Кузница оказалась в порядке, и маленький домик стоял себе неизгаженным, с почтением относились жители деревни к кузнечному промыслу, но уж очень боялись огня от горна, так что настояли когда-то, чтобы кузнец строился на отшибе. Хотя, может, резон в этом и был, ветер дул на вершине заветри, не переставая, искры то и дело взлетали над трубой, но дым за спинами незнакомцев происходил не от этих искр. И все же ветер был сильным и обжигал холодом самого Тиса и развевал вихры его отца, который громко позвал его мать и только после этого спросил сына, спрятавшегося от незнакомцев за ящик с углем: