Екатерина Соболь - Сердце бури

– Тебе не даю, – сказал Странник. – Они, строго говоря, не лечат сами, просто на минуту поднимают запас жизни в теле настолько, что оно начинает залечивать само себя. А жизни в тебе сейчас, прости за каламбур, кот наплакал. Тис нам не простил бы, если б мы угробили одного из его мохнатых друзей.

– Это же волшебные кошки! Из сказок! – почти с ужасом выдохнул Джетт, когда Пастилка обернула хвост вокруг его запястья.

Лунный Камень влез своей круглой башкой Эдварду под подбородок, а черная мелкая кошка, имени которой Генри так никогда и не узнал, спрыгнула на землю и терлась о босую ногу Агаты.

– А спасать людей приятно, – задумчиво протянул Эдвард, почесывая кошку. – Больно, конечно, но приятно. У меня тут идея появилась: что, если открыть такое место, где можно лечить много людей сразу? И такое правило там введем: если сердце остановилось, в первую минуту не считается, продолжать попытки оживить больного. Может, это не только с разрушителями действует? Есть же, наверное, какие-то еще способы. Я мог бы проводить опыты. Новые методы опробовать.

– Я никогда, никогда не вызовусь к тебе добровольцем, – беззлобно сказал Джетт просто так, ради удовольствия спорить. – Если ты вздумаешь поправить мою кривую ногу, закончится тем, что я останусь вообще без нее.

– Несмотря на все, что сегодня тут было, будь любезен называть меня «ваше высочество», – церемонно сказал Эдвард. – Я к твоей ноге и близко не подойду. Но, думаю, в моем приюте для больных можно будет открыть отделение, посвященное нездоровым костям. – Он поднял взгляд на Генри. – А еще я думаю: вдруг моя мать однажды услышит про такое место и вернется? Ты ведь сказал, она тоже людей лечит.

К счастью, Генри не пришлось отвечать: кошки закончили с лечением. Они спрыгнули на землю и уже собрались уйти, но Эдвард свистнул им вслед:

– Эй! Хотите работать в моем новом доме для больных? Оплата молоком и едой.

Кошки посмотрели на Эдварда так, будто предлагали ему вылить это молоко себе на голову. Потом сбились вместе, потрусили прочь, громко шурша сухими листьями, и скрылись в доме – видимо, хотели осмотреть новое жилище своих деревянных приятелей. Скриплер, который попался им навстречу, волочил за собой огромную лопату. Дойдя до Свана, он уронил ее рядом с ним и пошел обратно. Видимо, это было разрешение на похороны.

Яму под кленом они копали долго: у Свана было достаточно сил, но он плакал так, что едва видел, что делает, Генри еле стоял на ногах, Эдвард никогда не держал в руках лопату, а Джетт со своим смещенным из-за хромоты равновесием и вообще был не приспособлен для садовых работ. В конце концов, передавая друг другу лопату, они вырыли яму, положили в нее Хью и начали закапывать. Солнце ярко светило, и Генри больше не чувствовал грусти: он уже давно понял, что мертвые тела не имеют отношения к тому, кем были их обладатели. Он уже попрощался.

Когда все было закончено, Генри попросил скриплеров принести камень побольше, краску и кисть. Они всем своим видом ясно дали понять, что нечего им приказывать, но все нужные вещи через пять минут были на месте. Камень скриплеры дотащили втроем, положили на могилу и ушли в дом.

Надпись краской на камне сделала Агата – у нее был самый красивый почерк:

«Хью Кэмпбелл, строитель. Тридцать первый день от Зимнего дня, 10.14».

– Готовы возвращаться во дворец? – спросил Генри.

Агата поежилась, но Эдвард с серьезным видом взял ее под руку.

– Мы готовы, – твердо сказал он.

– Ну, ты-то, конечно, готов. Там же папенька волнуется, что ты сегодня не позавтракал, – вставил Джетт.

– А где «ваше высочество»? – утомленно спросил Эдвард, но Генри видел: думать об отце и завтраке ему приятно.

Сван сидел рядом с могилой Хью, скрестив ноги, и, подойдя к нему, Генри с удивлением понял: он выглядит совсем взрослым.

– Идем. – Генри протянул ему руку и неловко прибавил: – Твой отец будет рад, что ты вернулся.

– Ему наплевать, – с ожесточением ответил Сван и поднялся на ноги, уцепившись за его ладонь. – Только и будет повторять, какой я тупой, и каким неудачником был Хью, и…

– Эй, эй, слушай, – перебил Генри. – С отцами не всегда везет, но знаешь что? Ты не обязан с ним жить. Можешь стать кем угодно: ездить по королевству, писать стихи. Только не вызывай на бой живые деревья и всяких тварей, – подумав, прибавил Генри. – По-моему, это не твое.

Сван еле заметно улыбнулся:

– Нет такой работы – ездить по королевству и писать стихи.

– А вдруг есть? Не узнаешь, пока не попробуешь, – фыркнул Генри. – Станешь первым странствующим поэтом в истории.

Опухшее от слез лицо Свана чуть просветлело.

– Звучит здорово, – пробормотал он, глядя на могильный камень Хью. – Раз уж у меня такой дар, надо им пользоваться, верно? Только… – Он помрачнел и опустил голову. – Я не умею быть один. Мне надо, чтобы кто-нибудь командовал, что делать.

– Поверь: быть одному – это нечто. – Генри взял его за плечи. – Только ты – и весь мир. Когда смотришь прямо в себя, можно там что угодно найти.

Глаза Свана расширились, будто он услышал что-то прекрасное. Он еще раз посмотрел на могилу Хью и снова чуть не заплакал, но сдержался, кивнул и пошел вслед за Генри к остальным.

– Все возьмитесь за руки, – сказал Генри, и его тут же послушались.

Странник поглядел вокруг таким умиротворенным взглядом, словно никогда не видел места лучше. А потом открыл рот, и Генри затаил дыхание: он был уверен, что сейчас услышит невероятную мудрость, которую надо будет запомнить навсегда и хранить до самой смерти.

– Удивительная штука – жизнь, – задумчиво протянул Странник. – Мне ли не знать.

Он взял Генри за руку, и Край изобилия исчез. Генри успел подумать только одно:

«Никогда сюда не вернусь».

Что бы ни происходило снаружи, холл дворца остался неизменным: богатым, пыльным и пустым.

– Расскажите королю, что было, – сказал Генри, когда они там оказались. – Но только пообещайте мне кое-что: меня не упоминать, вы сами победили.

Все уставились на него так, будто он заговорил на другом языке, и Генри пояснил:

– Вам немного восхищения не повредит, а мне все равно.

– Да ладно, – не поверил Джетт. – Каждый хочет прославиться.

Генри в ответ только хмыкнул. Раньше это было для него так важно, а теперь превратилось в абсолютное ничто. Он не хотел, чтобы люди смотрели на него и думали: «О, это же тот парень, который спас королевство!» Когда-то он за такое палец себе отрезал бы, но сейчас вся эта ерунда казалась далекой и неважной. Он хотел просто жить. Что может быть лучше?