Тэд Уильямс - Корона из ведьминого дерева. Том 1 [litres]

Монах застонал:

– У меня такое чувство, что моя, но на самом деле, боюсь, кровь принадлежит ей. У нее открылись раны, которые я зашил. Помоги нам Бог, мы должны снова наложить швы, иначе она истечет кровью и умрет.

Пасеваллес слегка уменьшил давление на руку женщины, чтобы понять, станет ли она снова сражаться, но бледно-золотистое лицо и конечности обмякли. Он сел на кровати.

– Принеси что-нибудь, чтобы ее привязать, – сказал он стражнику. – Только не веревки, а что-то помягче. Например, ленты от штор. – Стражник с сомнением остановился перед окном, снял шлем и принялся разглядывать шторы, точно корова, которой велели перепрыгнуть через забор. – Проклятие, парень, что ты на них уставился? – заорал Пасеваллес. – Срывай!

Солдат, на мокром от пота лице которого застыло невероятное недоумение, вернулся, держа в каждой руке по ленте от штор. Пасеваллес забрал их у него и привязал лодыжки ситхи к изножью кровати, затянув их посильнее, прежде чем сделать узлы. Брат Этан повернул верхнюю часть тела ситхи на бок, чтобы изучить открывшиеся раны.

Она была без сознания, но Пасеваллес прекрасно понимал, что странное существо, только внешне похожее на смертную женщину, вряд ли будет долго оставаться в таком состоянии, поэтому отправил озадаченного стражника за новыми лентами от штор, висевших в комнате. Затем он соединил ее запястья, связал их и только после этого разрешил стражнику вернуться на пост. Крупный мужчина буквально вылетел из комнаты, успев бросить последний, полный ужаса взгляд на кровать, прежде чем закрыть за собой дверь.

Пасеваллес предпочел бы привязать к кровати обе руки ситхи по отдельности, как он поступил с ногами, но он не хотел мешать брату Этану, который вытирал кровь, все еще сочившуюся из ран. Поэтому он уселся на пол, держа ее за запястья.

– Ну, что думаешь, брат Этан?

– Что я думаю? Я ничего не знаю про Светлый народ, милорд. Она потеряла много крови. – Монах покачал головой. – Кстати, я тоже. Но гораздо больше она потеряла до того, как попала к нам, и все равно осталась жива.

Обнаженное тело ситхи смущало Пасеваллеса – когда она лежала неподвижно, она выглядела как обычная стройная молодая женщина, и он уже собрался накрыть ее одеялом, когда глаза ситхи открылись. Короткое мгновение она не понимала, что произошло, потом прищурилась, попыталась снова выбраться из кровати, но ей помешали связанные лодыжки, и она сумела лишь лягнуть Этана, который свалился на пол у дальнего конца кровати и с таким грохотом ударился головой о каменный пол, что Пасеваллес это услышал. Но он мог только держать изо всех сил связанные запястья ситхи. Она что-то крикнула, видимо на своем родном языке, но быстрый поток текучих звуков ничего для него не значил.

– Леди! – снова позвал он ее, когда Этан, у которого над глазом наливался бордовый синяк, медленно заполз на кровать. – Леди, остановитесь! Мы не причиним вам вреда. Вы ранены и не должны сопротивляться!

Прошло несколько мгновений, прежде чем он увидел намек на понимание, появившийся на ее лице, оно смягчилось, хотя ситхи продолжала пытаться разорвать путы.

– Где… где они? – произнесла она на вполне приличном вестерлинге. – Где мои вещи?

– Вещи? Леди, перестаньте сопротивляться, мы не желаем вам зла. Вы имеете в виду седельные сумки? Мы принесли их вместе с вами. Вот! Брат Этан, они лежат в углу. Отдай их ей.

Монах бросился в угол, спотыкаясь на бегу и сжимая руками голову так, будто он опасался, что она отвалится, если он не будет ее держать. Он нашел белые седельные сумки и принес их ситхи. Она их выхватила и принялась рыться внутри, не обращая внимания на связанные запястья. Пасеваллес уже проверил сумки, когда ее привезли, и знал, что, кроме нескольких маленьких инструментов, мотка очень прочной веревки, сплетенной из тонкого волоса, и резной деревянной чаши, в них почти ничего нет. Он также не мог не видеть ее обнаженного тела, разве что полностью отвернуться. И хотя Этан так и поступил, Пасеваллес чувствовал, что ее нагота его завораживает.

Ситхи была стройной, с прямой спиной и узкими бедрами, но под гладкой золотистой кожей перекатывались жесткие мышцы, и Пасеваллес знал не хуже остальных, какой силой они наделены. Спутанные серебристые волосы ситхи намокли от пота и крови, в лице, слегка отличавшемся от лица смертной женщины, странно угловатом в области щек, лба и подбородка, было что-то кошачье. Она могла быть языческой богиней охоты, бегущей обнаженной под луной впереди дикой стаи. Будь она смертной, он бы дал ей не больше двух дюжин лет.

Неожиданно Пасеваллес сообразил, что не сводит глаз с ее маленькой груди, и, смутившись, отвернулся.

– Его здесь нет! – Ситхи неожиданно застонала. – Это все, что вы нашли? Где Паутинка? Вы ее видели? – Кровь снова начала капать из раны на груди, и Этан попытался остановить ее чистой тряпкой.

– Паутинка? А это кто? Мы нашли только вас. Мы думали, что вы умерли, – сказал Пасеваллес.

– Моя лошадь? Где она?

– Мы не видели никакой лошади. Сумки висели в кустах. Наверняка лошадь убежала, а они зацепились за ветки.

Ситхи покачнулась и неожиданно уронила сумку, как будто та вспыхнула обжигающим пламенем. Потом посмотрела на Пасеваллеса, ее глаза снова затуманились, и он увидел, что она изо всех сил старается сохранить сидячее положение.

– Там было… было… что-то еще?

– Нет, миледи. Но мы снова поищем, если только вы мне скажете, что потеряли.

Она опустилась на подушку и прикрыла одной рукой глаза, как будто больше не хотела видеть то, что ее окружало.

– Нет… я должна пойти туда…

– Вы не в том состоянии. – Пасеваллес знаком показал Этану, чтобы он снова занялся ее ранами.

Затем он поднял с пола одеяло, накрыл ей ноги, натянул до самого подбородка и испытал определенное облегчение. Казалось, ее влажная кожа сияет, словно мед, в ярких лучах полуденного солнца, вливавшегося в окна, оставшиеся без штор.

Ситхи что-то произнесла на своем языке, которого Пасеваллес не знал; ее голос стал медленным и густым, точно сироп, она открыла рот, собираясь еще что-то сказать, но ее голова упала набок, а глаза закрылись.

– Она?.. – не сводя с нее глаз, спросил Пасеваллес.

– Благодарение Богу, жива, – ответил Этан. – Но безумно утомила себя – и меня, должен заметить, не говоря уже о том, что чуть не разбила мне голову. Я снова перевяжу ее раны.

– Когда закончишь, я с ней посижу на случай, если она придет в себя, – сказал Пасеваллес. – Тебе необходимо отдохнуть. Но сначала окажи мне услугу. Я бы должен сделать это сам, но не могу.

У брата Этана сделался такой вид, будто он предпочел бы, чтобы его отпустили без дальнейших поручений, но он только кивнул и из самых глубин своей усталости сумел вызволить улыбку.