Н. Джемисин - Пятое время года [litres]

– Не доводи меня сейчас, Сиен. Пожалуйста, не надо. – Он продолжает смеяться. – Я получу выговор, если убью тебя.

Наконец-то угроза. Ну ладно. Пусть только заснет. Придется закрыть ему лицо, когда она будет перерезать ему глотку. Даже смертельная рана приводит к смерти через пару секунд, и если за этот короткий промежуток он направит на нее орогению, ей конец. Но, не видя ее, он вряд ли сумеет точно сфокусироваться на ней, или если его отвлечет удушье…

Он продолжает смеяться. Жестко. Именно тогда Сиенит замечает нарастающую дрожь вокруг. Почти в слое под ней. Она хмурится, отвлекшись от мыслей, тревожится, думая, не горячая ли это точка снова, и потом, запоздало, понимает, что это не дрожь, это какое-то ритмическое сотрясение. В такт к нарастанию хриплого смеха Алебастра.

Когда она пялится на него, оцепенев, он даже хлопает себя по колену. Он продолжает смеяться, поскольку хочет разрушить все, что видит. И уж если его полумертвый, полувыросший сын смог запустить супервулкан, то даже сказать невозможно, что сможет устроить отец ребенка, если пожелает. Или случайно, упустив на мгновение контроль.

Руки Сиен, лежащие на коленях, сжимаются в кулаки. Она сидит, вогнав ногти в ладони, пока он, наконец, не берет себя в руки. Это получается не сразу. Даже когда он перестает хохотать, он закрывает лицо руками и время от времени хихикает, и плечи его вздрагивают. Может, он плачет. Она не знает. Да ей все равно.

Наконец, он поднимает голову и делает глубокий вдох.

– Извини, – говорит он в конце концов. Смех прекратился, но он опять весел. – Давай поговорим о чем-нибудь другом?

– Где, ржавь побери, твой Страж? – Она так и не разжала кулаки. – Ты же чокнутый!

Он ржет.

– Я уже много лет как обезопасился от нее.

Сиен кивает.

– Ты убил ее.

– Нет. Я что, дурак? – Короткий досадливый смешок. Сиен до ужаса боится его и теперь без стыда признается в этом себе. Но он это замечает, и что-то в его поведении меняется. Он делает еще один глубокий вдох и обмякает. – Черт. Извини…

Она ничего не отвечает. Он печально еле заметно улыбается, словно не ожидал от нее такого. Затем он встает и раскатывает спальный мешок. Она смотрит, как он ложится спиной к огню, смотрит, пока дыхание его не становится медленным. Только тогда она расслабляется.

И подпрыгивает, когда он очень тихо заговаривает с ней.

– Ты права, – говорит он. – Я уже много лет безумен. Останешься со мной надолго – тоже спятишь. Если ты видела и поняла достаточно, то это главное. – Он испускает долгий вздох. – Если ты меня убьешь, окажешь большую услугу всему миру.

После он ничего не говорит.

Сиен раздумывает над его последними словами дольше, чем, наверное, следовало бы. Затем она сворачивается калачиком, чтобы поспать, как получится, на жестких камнях двора, завернувшись в одеяло и подложив под голову седло. Лошади беспокойно переступают с ноги на ногу, как весь вечер, они чуют смерть на станции. Но, наконец, и они засыпают, и Сиенит тоже. Она надеется, что в конце концов заснет и Алебастр.

Позади, над дорогой, по которой они приехали, проплывает турмалиновый обелиск и скрывается за горой, неуклонно следуя своим курсом.

Лето, Осень, Весна, Зима, пятая – Смерть, что всему госпожа.

Дефект узора. Узелок в утке. Есть то, что следует замечать. То, чего недостает и чье отсутствие подозрительно.

Заметь, к примеру, что никто в Спокойствии не говорит об островах. И не потому, что островов нет или они необитаемы, как раз наоборот. Это потому, что острова формируются возле разломов или поверх горячих точек, что означает, что в планетарных масштабах они эфемерны, извержение или очередное цунами – и нет их. Но ведь и люди в планетарных масштабах эфемерны. Количество вещей, о которых не упоминают, просто астрономическое.

Люди Спокойствия не говорят о других континентах, хотя закономерно предположить, что они где-то существуют. Никто не путешествовал по миру, чтобы точно сказать, что их нет. Мореплавание достаточно опасно с учетом необходимости пополнения припасов и цунами, которые всего сто футов высотой, в отличие от легендарных водяных гор, гуляющих в открытом океане. Они просто принимают на веру обрывки знаний, полученных от более отважных цивилизаций, говорящих, что больше ничего нет. Точно так же никто не говорит о небесных объектах, хотя здесь небеса населены, как и везде во вселенной. По большей части это потому, что внимание людей привлечено к земле, а не к небу. Они видят то, что там есть – звезды, солнце, случайные кометы или падучую звезду. Они не замечают того, чего недостает.

Но как иначе? Как можно увидеть, что недостает того, что ты никогда, никогда не представлял себе? Это за пределами человеческой природы. Какое счастье, что в этом мире существует не только человечество.

Они прибывают в Аллию через неделю, под голубым полуденным небом, абсолютно чистым, если не считать мерцающего где-то вдалеке от берега пурпурного обелиска.

Аллия – крупная для Побережья община. Конечно, до Юменеса ей далеко, но вполне солидная. Это настоящий город. Бо́льшая часть ее жилых районов, магазинов и индустриальных кварталов втиснуты в чашу природной гавани с отвесными стенами, образовавшуюся из древней кальдеры, рухнувшей с одной стороны. С каждой стороны на расстоянии нескольких дней пути рассыпаны другие поселения. По дороге сюда Сиенит и Алебастр останавливаются у первого же скопления домов и фермерских построек, расспрашивают и, игнорируя злые взгляды, которые вызывают их черные мундиры, выясняют, что поблизости есть несколько гостевых домов. Они минуют первый, в котором могли бы остановиться, поскольку какой-то молодой человек с фермы решил следовать за ними несколько миль, придерживая лошадь, чтобы держаться вне, как он полагал, их радиуса поражения. Он один, и он ничего не говорит, но один человек может легко обрасти целой бандой, потому они решают ехать дальше, надеясь, что усталость одолеет его ненависть – и, в конце концов, он действительно разворачивает лошадь и возвращается туда, откуда приехал.

Следующий гостевой дом отнюдь не такой приличный, как первый, но и не такой плохой – это старый приземистый оштукатуренный дом, повидавший несколько Зим, но крепкий и хорошо ухоженный. Кто-то посадил на каждом его углу розовые кусты и позволил плющу оплести стены. Вероятно, это означает, что при наступлении следующей Зимы этот дом рухнет, но это не проблема Сиенит. За одну комнату на двоих и стойло для двух лошадей им приходится заплатить два имперских перламутра. Это такая откровенная обдираловка, что Сиенит смеется в лицо хозяйке, не успев взять себя в руки. (Женщина злобно смотрит на них.) К счастью, Эпицентр понимает, что орогенам в поле приходится порой давать на лапу местным, чтобы те вели себя пристойно. Сиенит и Алебастру щедро отсыпали средств и выдали письмо-аккредитив, чтобы получить еще наличных, если понадобится. Так что они платят хозяйке, сколько она просит, и вид этих милых беленьких монеток делает их черные мундиры для нее сносными, хотя бы на время.