Н. Джемисин - Пятое время года [litres]

Она резко просыпается, не понимая, почему у нее такое ощущение, что что-то неправильно , но уверенная, что должна с этим что-то сделать. Она садится, сонно трет лицо, и только когда исчезают остатки сна, она осознает нависающее, давящее ощущение неизбежного рока.

Она в смятении смотрит на Алебастра – он тоже не спит, странно оцепенелый, глаза и рот его раскрыты. Он издает булькающие звуки или пытается захрапеть, но проваливает жалкие попытки. Что за ржавь? Он не смотрит на нее, не шевелится, просто продолжает издавать эти нелепые звуки.

И в то же время его орогения нарастает, нарастает и нарастает , пока ее череп не начинает раскалываться. Она касается его руки. Она липкая и застывшая, и только тогда она понимает, что он не может пошевелиться.

– Бастер? – Она наклоняется над ним, заглядывает ему в глаза. Он не отвечает ей взглядом. Но все же она отчетливо сессит там что-то, пробудившееся и реагирующее внутри него. Его сила изгибается, хотя его мускулы неспособны расслабиться, и с каждым хрипом она ощущает, как спираль накручивается, стягивается все туже, готовая лопнуть в любой момент. Горит, осыпается ржавыми хлопьями. Он не может пошевелиться, и он в панике .

– Алебастр!

Орогены никогда не должны паниковать. Особенно десятиколечники. Конечно, он не может ответить ей, она просто показывает ему, что она здесь, что она поможет ему, надеясь успокоить его. Похоже, какой-то приступ. Сиенит сбрасывает покрывала, становится на колени и засовывает пальцы ему в рот, стараясь прижать язык. Рот его полон слюны, он просто захлебывается ею. Это заставляет ее грубо перевернуть его на бок, повернув его голову так, чтобы слюна вытекала, и наградой им обоим становится его первый нормальный вдох. Но он неглубокий, этот вдох, и он слишком долго втягивает воздух. Он борется. Что бы там ни было, оно парализовало его легкие и все остальное.

Комната покачивается, и по всей гостинице Сиен слышит тревожные голоса. Однако крики скоро замолкают, поскольку никто особо не беспокоится на самом-то деле. Сэссы неизбежного землетрясения нет. Вероятно, они списали это на сильный порыв ветра… пока.

– Черт, черт, черт…

Сиенит садится на корточки, чтобы оказаться на линии его взгляда.

– Бастер, тупая людоедская ржавь, сдерживай ! Я хочу тебе помочь, но мне этого не сделать, если ты убьешь нас обоих!

Лицо его не реагирует. Дыхание не меняется, но ощущение беды сразу ослабевает. Это лучше. Хорошо. Теперь…

– Я пойду найду врача…

На сей раз дом сотрясает куда более сильный толчок. Она слышит звон посуды на их пустом подносе. Это означает «нет».

– Я не могу тебе помочь! Я не знаю, что с тобой! Ты подохнешь, если…

Все его тело содрогается. Она не понимает, нарочно ли он или это просто конвульсия. Но осознает, что это предостережение в следующий момент, когда это случается снова: его сила вцепляется в нее, как когти. Она стискивает зубы и ждет, когда он использует ее, чтобы сделать то, что ему нужно… но ничего не происходит. Он овладел ею, она чувствует, что он что-то делает . Мечется, что ли. Ищет, но ничего не находит.

– Что? – Сиенит вглядывается в его вялое лицо. – Что ты ищешь?

Ответа нет. Но это явно то, чего он не может найти без движения со своей стороны.

Это бессмысленно. Орогенам не нужны глаза, чтобы делать свое дело. Дети в колыбели способны на такое . Но, но… Она пытается думать. Прежде, когда это случилось в дороге, он сначала двинулся к источнику боли. Она прокручивает эту сцену перед мысленным взором, пытаясь понять, что он сделал и как он это сделал. Нет, не так. Узловая станция была немного к северо-западу, а он смотрел прямо на запад, на горизонт. Тряхнув головой от собственной глупости, Сиенит вскакивает и бросается к окну, открывает его и выглядывает наружу. Ничего не видно, кроме наклонных улиц и оштукатуренных зданий, в этот поздний час все тихо. Активность только дальше по дороге, там, где она видит гавань и океан за ней. Там грузят судно. Небо покрыто облаками, до рассвета далеко. Она чувствует себя идиоткой. Но тут…

Что-то вонзается в ее мозг. За спиной в постели Алебастр издает хриплый звук, она ощущает дрожь его силы. Что-то привлекло его внимание. Когда? Когда она посмотрела на небо. Озадаченная, она снова туда смотрит.

Вот. Там . Она почти ощущает его радость. Затем его сила окутывает ее, и она перестает видеть глазами.

Это похоже на ее сон. Она падает вверх, и почему-то это имеет смысл. Все вокруг нее – то, сквозь что она падает, – полно света и сверкания граней, как вода, только цвет ее бледно-пурпурный, а не голубой или прозрачный, как у второсортного аметиста с примесью дымчатого кварца. Она мечется, на какое-то мгновение подумав, что тонет, но есть нечто, что она чувствует сэссапинами, а не кожей или легкими. Она не может выгребать из воды, поскольку это не вода, и она на самом деле не там. И она не может утонуть, поскольку Алебастр каким-то образом держит ее.

Там, где она панически мечется, он действует целенаправленно. Он тащит ее наверх, падая все быстрее, что-то ища, и она почти слышит вой этого нечто, чувствует момент таких сил, как давление и температура, которые то холодят ее кожу, то щекочут.

Вмешивается что-то новое. Что-то еще подключается. Это вне ее понимания, слишком сложное, чтобы осознать это полностью. Что-то просачивается откуда-то, согревается от трения. Что-то внутри нее разглаживается, усиливается. Горит .

Затем она вдруг уже повсюду, плавает среди огромных ледяных предметов, и на них что-то есть, среди них…

Загрязнение .

Это не ее мысль.

И тут все исчезает. Она резко возвращается в тело, в реальный мир зрения, звуков, вкуса, запахов и сэссы – настоящего, того, с которым они предназначены работать, а не та ржавь, которую только что сделал Алебастр, – а Алебастр блюет на постели.

Сиен с отвращением отпрыгивает, затем вспоминает, что он парализован, он вообще двигаться не должен, не то что блевать. Тем не менее он блюет, чуть приподнявшись на постели, чтобы было легче. Паралич явно прошел.

Он выблевал немного, где-то одну-две чайные ложки скользкого ярко-белого вещества. Они ели много часов назад, в его верхней части пищеварительного тракта ничего не должно было остаться. Но она вспоминает:

Загрязнение .

И запоздало понимает, что из него вышло. И более того, она понимает, как он это сделал.

Когда он наконец извергает все и сплевывает несколько раз, чтобы отплеваться, он падает на спину, тяжело дыша, или просто наслаждается тем, что вообще может дышать.

Сиенит шепчет:

– Ржавь земная, что ты только что сделал?

Он чуть смеется. Открывает глаза и направляет взгляд на нее. Она не может назвать это очередным смешком, каким он обычно выражает нечто иное, кроме юмора. На сей раз в нем физическая боль или просто усталое отступление.