Джон Норман - Свидетельница Гора

Монстр издал низкий, рычащий, почти звериный звук. Должна ли я сопротивляться ему изо всех своих сил? Будет ли это иметь какое-либо значение в конечном итоге? А что если я буду просто избита за демонстрацию малейшего сопротивления, которое он запросто может не счесть забавным во всей его тщетности.

Я всхлипнула. Смог ли он прочитать во мне признаки моей растущей беспомощности?

Я такая рафинированная, утончённая, нежная! Как такое могло происходить со мной? Но затем я вспоминала, что я — рабыней. Из меня вырвался тонкий, беспомощный вскрик, звук слабости, но одновременно ещё и своеобразной мольбы.

Пожалуйста, только не останавливайтесь, Господин! Впрочем, он и не собирался останавливаться, а мне оставалось радоваться тому, что в его сердце, как и в сердцах остальных таких мужчин, не было места такому понятию как милосердие.

— Посмотрите на рабыню! — воскликнула одна из женщин у стены.

А моё покорение тем временем шло своим чередом.

— Господин! — всхлипнула я, чувствую себя оскорбленной, опозоренной и униженной.

А уже через несколько мгновений я начала терять контроль!

— Ох! — простонала я. — О-о-ох!

Его победа надо мной была близка.

Пришло осознание того, что ещё немного и я буду ничем, всего лишь кончающей рабыней.

— Господи-и-ин! — заверещала я.

— Аргх, — послышался из-за моей низкий горловой звук, словно сзади стоял лев, рвущий своими челюстями окровавленную плоть добычи.

И в этот момент я полностью отдалась ему. Это было моё глубочайшее подчинение, моя полная капитуляция. Я ничего не могла с собой поделать. Я была рабыней, простой рабыней, покорённой в очередной раз.

Ещё некоторое время я пролежала около кольца. Мужчина подошёл к одной из крохотных рабских клеток, лежавшей по левую руку от меня и оттянул её немного вперёд и вправо, освободив тем самым подход к незанятым конурам. Затем он отошёл к столу и принялся просматривать какие-то бумаги, не исключено, что мои.

Тем временем темноволосая рабыня приблизилась ко мне и присела рядом. Оказывается она принесла влажное полотенце, которым и стёрла кашу с моего лица, а также и с волос. Боюсь, что когда я извивалась и задыхалась, я опускала голову слишком низко, а поскольку около меня стояла миска, то и мои волосы оказались измазаны кашей.

— У тебя хороший живот, — заметила женщина. — Горячий живот. Просто превосходный живот для рабыни.

— Спасибо, Госпожа, — шёпотом поблагодарила я.

Конечно, я и сама знала, что меня легко было возбудить, что моё тело было необычайно отзывчивым, и что порой достаточно было нескольких мгновений, чтобы сделать меня совершенно беспомощной. Разумеется, такие рефлексы и всё что с ними связано, ожидается от рабыни. Её вообще могут избить, если она окажется несоответствующей этим критериям. Кейджер даже специально дрессируют, дабы развить в них эти рефлексы. Что поделать, мы же не свободные женщины. Кроме того, если кому-то это интересно, как я уже упоминала ранее, сексуальная отзывчивость в рабыне открыто расценивается, как желательное свойство, наряду с умом и красотой. Если все эти три свойства имеются у одной невольницы, то её цена возрастает, и значительно. Так что, сексуальная живость и не поддающаяся контролю отзывчивость для рабыни не считается поводом для затруднения или чем-то позорным или постыдным. А вот что касается сексуальной инертности и фригидности, то здесь они вовсе не расцениваются ни как сопутствующая особенность, ни, тем более, как достоинство. Мы же не свободные женщины. Точно так же, и это достаточно естественно, наша сексуальная отзывчивость не является тем, что следует скрывать, кроме, разве что от свободных женщин. В действительности, нам стоит поскорее привыкнуть к тому, что придётся слушать, как эту особенность будут открыть обсуждать, особенно в тех ситуациях, когда рассматривается наша продажа. Естественно, раз уж это одно из наших свойств, находясь на аукционной площадке, следует быть готовой к тому, чтобы услышать, как об этом во всеуслышание объявляют потенциальным покупателям. Как уже было сказано, рабыня продается целиком, вся, каждая её часть, каждая особенность. И мужчины хотят и покупают рабыню целиком, всю её, каждую её часть и особенность.

Я лежала у кольца. Он не позволил мне сохранить ни частицы достоинства. Впрочем, как рабыня, я и не была наделена правом на какое-то там достоинство. Мне просто никто не оставил права выбора. Он захотел и взял у меня всё. Разумеется, я должна была отдать ему всё просто по щелчку его пальцев. Я была рабыней, и этим всё сказано.

Смотрела ли брюнетка на меня меня с упреком? Не знаю. Я не встречалась с ней взглядом. И она не стала задерживаться рядом со мной. Закончив своё дело, женщина встала и отошла в сторону, откуда до меня донёсся лёгкий перезвон звеньев цепи.

Конечно, наверное, я должна была бы упрекать себя, но у меня не было ни малейшего желания так поступать. И дело было даже не в том, что я была рабыней, и значит, в таких вопросах мне оставалось только повиноваться, причём делать это со всем возможным совершенством, а скорее в том, что меня охватило чувство глубокой удовлетворенности, спокойствия и неги.

В следующее мгновение я услышала металлические щелчки и почувствовала, как на моих лодыжках сомкнулись стальные браслеты кандалов.

— Узлы, Господин, — позвала брюнетка.

Хозяин ямы встал из-за стола, подошёл и склонился надо мной. Как только верёвки, стягивавшие мои запястьях исчезли, на них тут же защёлкнулись металлические наручники, соединённые цепью с ножными кандалами.

Следом была отвязана и верёвка, соединявшая мой ошейник с кольцом в полу, и на моей шее появилось ещё одно стальное кольцо, поверх основного ошейника кейджеры.

К этому ошейнику была прикована та же самая цепь, которая соединяла между собой ручные и ножные кандалы. Мои лодыжки, запястья и шея теперь были на общей цепи. Меня заковали в сирик.

Как только хозяин подземелий проверил замки, я, повинуясь его сигналу, встала на колени. Затем он отошёл к столу и вернулся к своим делам. Я же перенесла своё внимание на брюнетку.

Как я могла настолько отдаться этому животному?! Однако в глазах рабыни я не заметила ни тени упрёка. И как же я была благодарна ей за это!

Она должна понимать, насколько я беспомощна в этом! Дело ведь даже не в том, что я рабыня юридически, а в том, что я, и это бесспорно, была рабыней по своей сути. В моём теле, уме и потребностях я была полной, прирождённой рабыней.

По-видимому, это было именно то, чем я была. И я ничего не могу с этим поделать, или как-то противостоять этому! Так что будьте ко мне снисходительны.

Однако в глазах этой рабыни не было даже ни малейшего намёка на укор. Мне оставалось только быть благодарной ей за это, в конце концов, зависть, злоба, мелочность, ревность и конкуренция — явления весьма распространённые в среде рабынь. Разве мы все не являемся конкурентками, в некотором смысле, в плане борьбы за расположение рабовладельцев?