Джон Норман - Свидетельница Гора

— В следующий раз Ты ведь будешь знать лучше, как поступить, не так ли? — спросил хозяин подземелий, обращаясь ко мне.

— Да, Господин! — заверила я его.

— Сколько ударов Ты должна получить? — поинтересовался он.

Если в ответ на подобный вопрос кейджера называет слишком малое количество ударов, она почти наверняка получит много больше того, что было запланировано изначально. Если же она предложит мужчине больше, чем он предполагал, возможно в надежде получить меньше, то, скорее всего, получит именно столько, сколько попросила. Обычно владелец уже держит в уме некоторое количество ударов, кажущееся ему подходящим. Рабыня никогда не получит меньше чем запланировано, но она запросто, особенно если попытается умничать и влиять на этот вопрос, может получить гораздо больше.

— Столько, сколько Господин пожелает, — ответила я той фразой, которую я изучила ещё в загонах.

Я — рабыня, а рабыня не может играть в игры с рабовладельцем. Всё зависит от него. Всё зависит от его желания. Я — рабыня.

Я в страхе зажмурилась, увидев тень падающей плети.

Десять плетей. На меня обрушилось десять ударов плети.

Я пролежала у кольца ещё несколько минут, вытянувшись на животе. Не только мои щёки были мокрыми от слёз, но даже камень около кольца. Мне было больно. Моё тело содрогалось от рыданий. Всё же, надо признать, что он не был жесток со мной. Боль от ударов была острой, но сами удары были аккуратными и чистыми. Они были милосердно распределены по моему телу, кроме того, они наносились с равномерными интервалами и в предсказуемое место. Особенно страшно, когда, в качестве части наказания, кейджера не знает, куда и когда упадёт следующий удар. По своему это было милосердием с его стороны, как следует меня наказать, но не использовать при этом всю свою мужскую силу. Только последний, десятый удар, причём о том что это последний, мужчина поставил меня в известность перед тем, как его нанести, действительно позволил мне ощутить крохотную частицу той реальной силы, с которой, если бы он так решил, мог бы меня бить. Я дико вскрикнула, настолько непереносима была боль от этого удара, но сразу же захлебнулась своим криком, будучи не в состоянии даже кричать. Широко раскрыв глаза, не в силах поверить в произошедшее, я привстала на четвереньки, но уже мгновение спустя снова растянулась на животе.

— Пощадите, Господин! — прорыдала я. — Пощадите, Господин, пожалуйста пощадите!

Однако порка уже закончилась. Десятый удар был последним. Тем не менее, я, не переставая взахлёб рыдать, причитала:

— Пожалуйста, не бейте меня больше, Господин! Пожалуйста, Господин, не надо больше меня бить!

В этот момент для меня стало совершенно ясно то, что, он мог сделать со мной даже столь малой толикой своей силы. Можете мне поверить, я была отлично наказана уже первыми девятью ударами, но последний, десятый удар сказал мне куда больше первых девяти. Фактически, он сказал: «Берегись, пусть это будет для тебя самым тонким намёком на то, что может быть сделано с тобой». И вот теперь, уже несколько минут я лежала у кольца, глотая слёзы и приходя в себя. Теперь я хорошо усвоила этот урок. Я была всего лишь наказанной рабыней. Но урок, мною из этого извлечённый конечно распространялся, как это несомненно и предполагалось, далеко за границы ситуации данного случая. Он касался куда большего, чем такая мелочь как допущенная мной ошибка, когда я, будучи растерянной и испуганной и, оказавшись в темноте наедине со свободной женщиной, не дала ей ясно понять своего статуса. Он сообщал мне, что я не просто являюсь объектом для наказания, но и непременно буду наказана тогда, когда это будет необходимо. Этот урок ещё больше укрепил во мне понимание условия моего существования, то есть полной неволи, и очевидных сопутствующих обстоятельств этого, тех что имеют отношение к тому, чтобы быть в подчинении рабовладельцев, полностью и во всём. И наконец, мне преподали нечто большее о плети. Теперь я понимала, и куда лучше, чем прежде, что она могла сделать со мной. И это заставляло меня бояться её ещё больше, до дрожи в коленях, до ужаса, до паники. Теперь я боялась даже смотреть в её сторону.

— Поднимись на колени, варварка, — довольно мягко велела мне брюнетка.

С трудом, упираясь связанными передо мной рукам, я поднялась на колени, при этом оставаясь согнутой в три погибели, ибо моя шея по-прежнему оставалась привязанной к кольцу.

— Питайся, варварка, — приказала рабыня, поставив передо мной неглубокую миску с кашей.

Мне оставалось совсем немного опустить голову и, само собой, не пользуясь руками, покорно съесть предложенное угощение. Впрочем, ела я даже с жадностью, нетерпеливо и с благодарностью. Но в какой-то момент времени, я замерла, оторвавшись от слизывания каши с краёв миски и своих губ, и задрожала. Я вдруг осознала, что существует множество других способов наказания, намного более пугающих и не менее эффективных, которым я могу быть подвергнута, стоит только у мужчин появиться желанию на это. Издав горестный стон, я вернулась к поглощению пищи. Мои слезы капали прямо в миску с кашей. Моё наказание, насколько я поняла, информативное и важное для меня, с точки зрения надсмотрщика, несомненно, было относительно лёгким, почти небрежным. Мой проступок, как оказалось, к моему счастью, не был расценен как что-то особо ужасное, особенно для новообращённой рабыни. В конце концов, мне даже не отказали в еде.

— Ой! — внезапно поражённо ойкнула я и, напрягшись, спросила: — Господин?

Пальцы моих связанных рук напряглись, искривились и задрожали.

— Господин? — повторила я.

— Ты можешь продолжать питаться, если хочешь, — бросил он.

— Ох! — выдохнула я, понимая, что, конечно, есть я не смогу!

Веревка, связывавшая мой ошейник с кольцом в полу, туго натянулась. Мужчина собрал мои волосы и, убрав их от ушей, пробормотал:

— Проколотоухая девка.

— О-ох! — простонала я, ощущая на себе его подобный железу захват. — Господин!

Какими абсурдными в этот момент мне показались мои прежние страхи, когда перед самой поркой он уложил меня на спину! Какое вообще право я имела ожидать для себя такое достоинство! Насколько абсурдной была эта мысль для рабыни! Вероятно ли то, что нас могли бы бросать на спину ради нашего достоинства? Конечно, нет! Рабыням не позволено достоинство. Это оставлено для свободных женщин. Скорее уж дело в том, что уложив рабыню на спину, если того пожелает владелец, он может прочесть самые тонкие нюансы выражений её лица, её беспомощность, её страх, её радость, её наслаждение, её уязвимость, её надежды и просьбы! Мужчина просто не может не восхищаться оказавшимися под его торжествующим пристальным взглядом беспомощно открытыми чертами, не любоваться на бесчисленные тонкие выражения, мелькающие на её покрасневшем лице, не обращать внимания на трепет тела, на её восторг и страх. Владельцам не чуждо получать удовольствие от тщательного исследования любой из нас в нашем страдании, нашем экстазе и беспомощности, и они наслаждаются стонами и криками, обнажёнными перекошенными лицами своих рабынь, заключенных в тюрьму их рук.