Джон Норман - Свидетельница Гора

— Ясно, — отозвалась я.

— Но, в любом случае, не забывай о том, что Ты не должна вызывать неудовольствия у хозяина подземелий, — напомнила мне брюнетка.

— Да, Госпожа, — согласилась я.

— Поскольку тебя можно отдать не только охранникам, — усмехнулась она и, сделав паузу, добавила: — но и заключенным.

— Да, Госпожа, — простонала я.

— Эти могут просто разорвать тебя на кусочки, — пригрозила брюнетка.

— Да, Госпожа, — всхлипнула я.

— Но я полагаю, что с тобой не возникнет проблем, — заметила она.

— Спасибо, Госпожа, — выдохнула я.

— Как твоя спина? — поинтересовалась кейджера.

— Болит, — поморщилась я, и окликнула её, уже начавшую отворачиваться: — Госпожа!

— Что? — спросила она.

— Та свободная женщина сказала, что мой акцент ужасен. Всё действительно так плохо?

— Насколько же Ты тщеславна! — улыбнулась женщина.

— Пожалуйста, — взмолилась я.

— Скажи что-нибудь, — приказала она.

— Я — варварка, — сказала я. — Я родом с планеты, которую у нас называют «Земля». Меня и нескольких других доставили в этот мир, чтобы сделать рабынями. Я не знаю названия на того города, в котором я оказалась вначале, ни того, в котором нахожусь теперь. Я даже не знаю своего имени. В действительности, всё, что я знаю, это то, что я — рабыня.

— Ты говоришь очень даже не плохо, — заверила меня она.

— И мой акцент не столь ужасен? — не отставала я.

— Нет, — заверила она. — Это можно, по крайней мере, в данной ситуации, считать «рабским акцентом».

— Да, Госпожа, — не стала спорить я.

— Впрочем, — усмехнулась брюнетка, — и Ты должна это понимать, не имеет никакого значения, есть ли у тебя акцент и какого он вида. Какое значение имеет то, кто Ты, если Ты — рабыня. Видишь ли, в большинстве своём рабыни, например, как я сама, не имеют какого бы то ни было ярко выраженного акцента, или, по крайней мере, в обычном смысле этого слова. Но, можешь мне поверить, все мы — рабыни, причём полностью, такие же, как и Ты, и останемся таковыми навсегда. И для тебя ничего не изменится, даже если тебе удастся, и если владельцы позволят, избавиться от своего акцента.

— Я это понимаю, — поспешила заверить её я. — Госпожа.

— Да? — отозвалась она.

— Скажите, а хозяин подземелья действительно — человек? — шёпотом спросила я.

— Конечно, — ответила рабыня. — Он таким уродился и ничего не может поделать с этим.

Я опустила взгляд и уставилась в пол.

— Он не любит появляться на поверхности, — пояснила женщина, — несмотря на его ум и огромную силу, там его дразнят и высмеивают даже дети. Для него лучше находиться здесь.

— Мне становится плохо всякий раз, когда я смотрю на него, — чуть слышным шёпотом призналась я.

— Ну так и не смотри, — посоветовала мне брюнетка.

— А разве вам от его вида не становится плохо так же, как и мне? — поинтересовалась я.

— Нет, — покачала она головой.

— А почему они называют его «Тарск»? — спросила я.

— Странно, а мне казалось, что это очевидно, — хмыкнула моя собеседница.

— А что такое «тарск»? — не отставала я.

— Ты что, никогда их не видела? — удивилась она.

— Нет, — мотнула я головой.

— Это — животное определённого вида, — сказала женщина. — Вообще-то, я не считаю, что он на самом деле похож на тарска. В действительности мне кажется, что они называют его так, не потому что он похож на тарска, а потому что, он, в некоторой степени, по причине своего уродства, напоминает им о тарсках.

— Он отвратителен, — прошептала я.

— Лично я в этом не уверена, — не согласилась со мной брюнетка.

— Нет, он отвратителен, отвратителен! — настаивала я.

— К этому быстро привыкаешь, — пожала плечами рабыня.

— Никогда! — заявила я, и тут же поинтересовалась: — А к какому типу мужчин он принадлежит?

— На самом деле, он человек довольно мягкий, — ответила женщина, — за исключением тех случаев, когда он возбуждён. Он, безусловно, он очень строг, как владелец.

— Наверное, Вы должны ненавидеть его, — предположила я.

— Нет, конечно, — отмахнулась она.

— Но Вы же боитесь его, — сказала я.

— Разумеется, — кивнула брюнетка.

— Мне кажется, что у вас к нему отношение особого рода, — предположила я, основываясь на том, что именно она сопровождала его с факелом, помогала ему, кормила меня и так далее.

— Он укладывает меня спать в ногах своей постели, — заявила рабыня.

В ответ я непроизвольно вздрогнула.

— Ты же не собираешься составить мне конкуренцию за его расположение? — улыбнулась она.

— Нет, нет, нет! — поспешила заверить её я, не переставая дрожать.

— Но при этом Ты неплохо отдалась ему, — напомнила мне женщина.

— Я ничего не могла поделать с собой, — вздохнула я. — Ведь я рабыня. Любой мужчина может заставить меня сделать это!

— Неужели любой мужчина? — насмешливо переспросила брюнетка.

— Да!

— Даже тот, к которому Ты питаешь отвращение или терпеть не можешь? — уточнила она.

— Да!

— Даже тот, кого Ты не любишь, презираешь или ненавидишь?

— Да! — всхлипнула я.

— И отдашься ему полностью, даже против своего желания, без остатка, безгранично, будучи неспособна сопротивляться и как-то контролировать себя?

— Да! — прорыдала я. — Я не могу себя контролировать! Я беспомощна в их руках! Вы же сами должны понимать это!

— О, да, — усмехнулась она. — Я превосходно понимаю это.

Слеза побежала по пруту решётки, к которому была прижата моя правая щека.

— Ты прекрасна в своей жизненности, — сказала кейджера.

— А разве Вы — нет? Разве Вы не рабыня? — спросила я, посмотрев на неё сквозь слёзы, застилавшие мои глаза.

— Мужчины должны считать тебя очень красивой и очень ценной собственностью, — заметила она. — Нисколько не сомневаюсь, что на рынке Ты ушла бы по самой высокой цене.

— А разве Вы нет, рабыня! — проговорила я, глотая слёзы.

— Да, — согласилась она. — Я тоже. И я тоже рабыня.

Я немного склонила голову, почувствовав кожей лба два железных прута, к которым прижалась головой. Мои руки, закованные в цепи, до боли стиснули прутья.

— Ты думаешь, что Ты — единственная, чей живот кричит в темноте, умоляя о прикосновении мужчины? — поинтересовалась темноволосая рабыня. — Единственная, кому хочется встать на колени? Единственная, кто желает служить и любить, причём делать это всем своим существом, не сдерживаясь и не требуя ничего взамен? Единственная, кто благодарно кричит и извивается от надменного и нахального прикосновения того, кому она принадлежит?

Я снова подняла на ней свои заплаканные глаза.

— Мы не были бы теми, кем являемся, — сказала она, поймав мой взгляд.

— Да, — согласилась я. — И мы не можем быть ничем иным, кроме того, чем мы являемся.

— Мы — рабыни, — прошептала она.