Джон Норман - Свидетельница Гора

— Принеси мои уличные сандалии, — велел мне мужчина, указывая на пару сандалий стоявших у стены комнату. Встав на четвереньки, я подползла к паре обуви и, подняв её с пола зубами, так же на четвереньках, вернулась к нему и аккуратно положила у его ног. Во время нахождения в рабских загонах, меня хорошо обучили, как надо приносить сандалии господину.

Осторожно посмотрев вверх и, напоровшись на его пристальный взгляд, я поспешно встала перед ним на колени. Взяв одну из сандалий, я поцеловала её, а затем, покорно склонив голову, обула его ногу. Лишь сделав то же самое со второй сандалией, я подняла голову и посмотрела на мужчину.

— У тебя хорошо получилось приносить, целовать и завязывать сандалии, земная женщина, — усмехнулся он.

— Пожалуйста, Господин, не называйте меня Земной женщиной, — попросила я. — Ведь Вы же видите то, чем я стала к настоящему времени, что я всего лишь гореанская рабская девка!

— Тем не менее, мы оставим тебе земное имя, — сообщил мне мужчина.

— Как Господин пожелает, — сказала я.

— Время от времени это будет напомнить тебе о твоём происхождении.

— Да, Господин, — кивнула я.

Вскоре он был готов покинуть свои покои.

— Охрана скоро придёт за тобой, — предупредил он меня и жестом указал, что я должна лечь на живот около входных дверей.

Присев подле меня, мужчина скрестил мои запястья, последовал короткий рывок и мои руки стянул тугой узел. Затем наступила очередь моих ног, которые так же были скрещены в щиколотках, согнуты в коленях, а уже через мгновение, несколькими быстрыми движениями, оказались плотно стянуты одна с другой и привязаны к запястьям. Закончив с моим связыванием, он повернул меня на бок. Глотая слёзы, я посмотрела на него.

— Рабыня, — сказал мужчина, и на этот раз это было обращение.

— Да, Господин?

— Ты неплохо танцевала, — похвалил он, — и мне ясно видно, что Ты знакома с рабскими движениями.

Я не уверена, что правильно поняла то, что он имел в виду, но предположила, что рабские движения, с их тонкостью, изящностью, чувственностью, были теперь частью меня самой, частично вбитой в меня дрессировкой, частично проявившейся моей истинной природой, раскрытой моим текущим положением. Признаться, с некоторых пор я даже перестала следить за своей манерой двигаться, это стало получаться само собой. Рабыням не позволены жёсткие, неловкие движения характерные для свободных женщин. Говорят, что опытный работорговец может легко отличить свободную женщину от рабыни даже если обе будут в одеждах сокрытия, просто посмотрев, как те ходят. Как видно, даже такая неприметная малость снижает шансы рабыни на удачный побег. Рабыня, конечно, может попытаться убежать, но в самом удачном случае, он убежит от одного рабовладельца, чтобы попасть в руки другого. Всё чего она достигнет, это, так сказать, смены одного ошейника, на другой. Вот только новый владелец, зная о её побеге, скорее всего, будет держать её в коротких кандалах, и обращаться с ней с куда большей суровостью и жестокостью. В действительности, если в течение нескольких недель с момента как невольница попала в новые цепи, она не сможет добиться его благосклонности, то он может просто возвратить её в цепях прежнему владельцу для заслуженного наказания.

— Господин?

— Дело в том, что тебя купили не просто, потому, что Ты необразованна, — объяснил он. — Нам также нужна была женщина достаточно красивая и желанная, настоящая рабыня для удовольствий.

До меня пока не доходил смысл его объяснений, но я сочла за благо промолчать.

— Вот Ты и есть настоящая рабыня для удовольствий, причём — прирождённая рабыня, — продолжил он, — Ты отлично подходишь для наших целей. Мы довольны тобой.

— Тогда я тоже довольна, — растерянно сказала я и добавила, — Господин.

— Тот крестьянин, — напомнил офицер.

— Да, Господин? — подобралась я.

— Он будет теперь твоим подопечным, — напомнил мне он.

— Да, Господин, — кивнула я.

Конечно, я понимала, что фактически тот узник, всё-таки будет оставаться подопечным хозяина подземелий, надзирателя тюрьмы, но именно мне, как выяснилось, предстояло уделять внимание к таким мелочам его содержания, как питание, освобождения его горшка и много другого.

— Ты помнишь, в каком виде Ты должна появляться перед ним? — спросил офицер.

— Да, Господин, — ответила я. — В шнурке и рабской полосе.

— И как Ты должна двигаться перед ним? — уточнил он.

— Господин? — не поняла я.

— Ты должна хорошо двигаться перед ним, — сказал мужчина.

— Я не понимаю, — призналась я.

— Надеюсь, я не должен объяснять такие вещи рабыне, — усмехнулся он.

— Господин?

— Он должен мучиться, — зло бросил он. — Пусть он, побудет затравленным и беспомощным в своих цепях, как мог бы быть беспомощен раб под насмешками наглой девки рабыни.

Я уже не смотрела на него. Боялась. Я опустила голову на пол, чувствуя под волосами холодную гладкость кафельной плитки. В поле зрения попадали только его, обутые в сандалии ноги.

— Он должен страдать, — проворчал офицер. — Он должен понять то унижение, в которое мы его бросили, то, как мы его оскорбляем и презираем его!

— Господин? — растерянно прошептала я.

— Он — мой враг, — отрезал он.

— Да, Господин, — сказала я.

Итак, выяснилось, что я, непритязательная рабыня, совершенно того не желая, так или иначе, оказалась замешана в каком-то тёмном деле государственной важности, с совершенно неясными для меня последствиями. Но, по крайней мере, теперь я лучше понимала, причину моего приобретения и доставки сюда. Моя красота, если таковая у меня была, имела определённое значение в их планах. Фактически, мне предстояло сыграть роль еды, которой дразнят умирающего от голода человека. Кроме этого, конечно, с точки зрения жителей этого мира, мои предстоящие обязанности рассматривались, как некое жестокое оскорбление. Во-первых, несомненно, общим оскорблением являлось то, что он, свободный мужчина, будет обслуживаться простой рабыней, впрочем, такое оскорбление было характерно для всех узников тех подземелий. Во-вторых, оскорбление состояло в том, что его, свободного мужчину, обслуживала такая рабыня, простая девка с проколотыми ушами, и в том как она будет одета, и как будет вести себя перед ним, тем, кто к его несчастью, был неспособен ни насладиться ей, ни наказать её. К тому же, ему придётся сносить даже провокации и насмешки рабыни. Какая всё-таки знатная шутка! Какое тонкое оскорбление! Но вот мне было интересно, а поймет ли этот крестьянин, столь простой, огромный и, по определению, довольно не далёкий, суть их грандиозного замысла? Не пропадут ли втуне все приложенные ими усилия и затраченные средства? Признаться, я не была уверена даже в том, что он понимал, что находился в подземельях и был закован в цепи. Возможно, что мысленно, он всё ещё жил в некой простой хижине, затерянной где-то, быть может, в некой далёкой, маленькой, плодородной долине и ухаживал за своими полями.