Джон Норман - Свидетельница Гора

Я протянула руку в сторону, и коснулась пальцами края миски с водой. У меня пока не было никакой определённой информации относительно того, разрешено ли мне в этом месте во время еды пользоваться руками. В загонах нам время от времени разрешили это делать, но чаще это было запрещено. А вот как вести себя здесь я пока не знала. Следует заметить, что будет отнюдь не забавно сделать что-то, что было не позволено. Много раз мне и моим подругам по учебной группе приходилось есть и пить лёжа на животе или стоя на четвереньках. Иногда мы должны стоя на коленях, изгибаться и опускать лица в корыто для кормления, в то время как наши руки были закованы в наручники за спиной. Порой, когда нас приковывали цепью у столов пирующих охранников, еду нам бросали, но можно ли брать её руками или нет, предупреждали заранее. Много раз я, прижимаясь щекой к колену охранника, поскуливала, выпрашивая, чтобы меня покормили с руки. Чаще мне приходилось прямо ртом подбирать кусочки, брошенные на пол передо мной расщедрившимся мужчиной. Однако я понятия не имела, какие именно правила могли бы действовать здесь. Решив не рисковать, я легла на живот и попила, припав губами к поверхности воды. Учитывая то, кем я была, такой способ показался мне самым безопасным. Вода оказалась несвежей и холодной. Трудно сказать, как долго она простояла в миске. Тем же способом я поела, быстро расправившись с кашей и коркой хлеба. Кусочки сушёных фруктов я оставила, решив съесть их позже. И дело было не в том, что я опасалась, что за мной могли подсматривать, или того, что по маслянистым следам еды на моих пальцах или по запаху вполне можно было вычислить, использовала я руки или нет. И даже не в том, что я боялась, что позже мне могли задать вопрос, и по моей реакции, по выражению лица, состоянию тела, по самым тонким нюансам и движениям, прочитать и определить лгала я или нет. Всё было проще, причина была в том, что я не знала, было ли мне это разрешено.

Такие, как я быстро учатся понимать, что это может значить. Пусть другие проверяют на себе. Те, кто постоянно живёт под угрозой наказания, поймут, что я имею в виду. Пусть другие учатся на своих ошибках.

Я встала на колени и плотнее завернулась в одеяло. Снаружи быстро холодало, и в камере уже стало довольно холодно. Я была необыкновенно благодарна тем, кто оставил здесь одеяло.

При этом я понимала, что его могли запросто забрать у меня, но отчаянно надеялась, что этого не случится. Мне совершенно не хотелось лежать в одной только тунике на этом холодном каменном полу, поджав колени и обхватив себя руками, и дрожать от озноба. Впрочем, и тунику, насколько я знала, у меня тоже могли отобрать.

Что ждало меня здесь? Что они хотели меня? Что я должна буду делать?

Увы, ответов на эти вопросы у меня не было. Но я надеялась, что ничего такого, чего следовало бы по-настоящему бояться. Знала бы я в тот момент, как я ошибалась.

Протянув руку в темноту, я почувствовала грубую, ребристую поверхность скалы.

В камере имелось три сосуда, по одному для еды и воды, и ещё один, больший по размеру, стоявший у левой стены, если смотреть от меня, стоявшей на коленях лицом к решётке, в качестве удобств. Чашки меньшего размера были глиняными, скорее всего, попавшими сюда с какой-нибудь кухни, когда от них отказались по причине плохого состояния. Обе имели множество сколов по краям, а миска для еды к тому же была треснута. Большой горшок для отходов был сделан из некого похожего на фарфор или фаянс материала. Ни один из этих сосудов не был металлическим. За исключением прутьев решётки внутри моей камеры вообще не было никакого металла, который мог бы быть использован, скажем, в качестве инструмента для подкопа. Мне даже ложку не дали, которую, при наличии фантазии можно было бы использовать для такой цели. Хотя, какой от неё мог быть прок? Разве что немного поцарапать каменные стены?

Я стояла на коленях в полной темноте, закутавшись в одеяло, и гадала, где я оказалась, и что меня ожидало.

Я была абсолютно беспомощна в этой камере. Я надёжно удерживалась за решёткой. Я была полностью во власти других. Чего они хотели от меня?

Внезапно я почувствовала безотлагательные позывы и, отбросив одеяло, устремилась к противоположной стене, неловко щупая перед собой руками в темноте, в поисках большего из трёх сосудов.

Через некоторое время я вернулась на прежнее место. Я успела к горшку вовремя. Это было важно. Не хотелось бы быть наказанной ещё и за это. В загонах я привыкла пользоваться для такой надобности горшками и дренажами. Если в конуре для подобных целей ничего предусмотрено не было, то подразумевалось, что следует использовать дальний правый угол, если смотреть от входа, если, конечно, это не было запрещено дополнительно.

Одним из первых уроков, который нам пришлось извлечь в загонах, это то, что никому из нас не позволено достоинство или личная жизнь. Вспомнился тот охранник, плеть которого я поцеловала первой, и который по неким причинам, в отличие от других, так жестоко обращался со мной. Несколько раз именно он оказывался тем, кто, как казалось, с раздражением вызывался «выгуливать меня». Несколько раз я вынуждена была садиться перед ним на корточки над дренажём и облегчаться. И пусть я была рабыней, но мне всё равно этот процесс казался позорным и смущающим. Перед кем угодно, только не перед ним, не перед тем, кто был столь драгоценен и особенен для меня, кто фигурировал в моих самых беспомощно сладострастных и смиренных мечтах, тот, чью плеть я поцеловала первой в этом грубом и прекрасном мире! Почему он так ненавидел меня? Почему он заставлял меня делать это? Почему он так желал моего позора и так оскорблял меня? Может он именно так он хотел думать обо мне или запомнить меня такой, грязным, жалким, бессмысленным животным, облегчающимся перед ним по его команде?

Невольница обычно тщательно очищает себя после этого, если, конечно, не получит иного приказа, что, кстати, бывает крайне редко, из-за соображений гигиены, а так же исходя из постулата, что она должна быть в любой момент готова для использования владельцем. В этой камере, для такой цели, по-видимому, предназначалась сено и вода, чем я и воспользовалась. И в этом не было ничего необычного. Сено требовалось оставить в горшке. Нас, кстати, выдрессировали следить за своей чистотой. Причём за недостаток этого наказывали плетью. Рабыня не свободная женщина, она должна следить за собой, прикладывая к этому максимум усилий. Она должна постоянно быть свежей, отдохнувшей, чистой и привлекательной.

Снова завернувшись в одеяло, я села в угол, прижавшись спиной к дальней от входа стене. В одеяле было тепло, но при этом, внутри него, в своей откровенной тунике, я всё равно чувствовала себя совершенно голой.