Джон Норман - Свидетельница Гора

Послышались крики протеста и тревоге. Некоторые из мужчин стоявших вокруг нас явно не обрадовались такому предложению.

Но Дорна не собираясь сдаваться, всё также удерживая мою голову до боли оттянутой назад, снова прокричала:

— Пусть ей проткнут уши!

— Да! — внезапно, еле слышным голосом поддержал её предложение один из мужчин.

— Она слишком хороша, — заметил другой.

— А почему бы и нет? — спросил третий.

— Ты можешь вообразить, как она будет выглядеть? — поинтересовался четвёртый.

— Просто превосходно, — заверил его пятый.

— Она всего лишь с Земли, — напомнил шестой.

— Конечно, — кивнул второй.

— Пусть ей проткнут уши! — уже громче заявил первый.

— Да! — нетерпеливо воскликнула Дорна.

На некоторое время повисла тишина.

— Да, — улыбнулся мужчина, сидевший на троне, задумчиво глядя вниз на меня.

В его взгляде было столько властности, собственничества и желания, что я, даже удерживаемая за волосы, чуть не упала в обморок.

— Да, — повторил он с мечтательным выражением на лице, — пусть её уши будут проткнуты.

— Отлично! — радостно закричала Дорна, отпуская мои волосы, отступая в сторону и с триумфом глядя на сверху вниз.

— Превосходно, отлично, замечательно, — послышались довольные мужские голоса и удары раскрытых правых ладоней по левым плечам.

Я плохо понимала то, что происходило. На Земле я так и не решилась проткнуть уши, хотя время от времени рассматривала возможность этого. У меня просто не хватило смелости на это. Полагаю, что подсознательно это казалось мне слишком варварским и слишком чувственным актом. В конце концов, тогда я не была собственностью. Мне почему-то казалось, что такой акт выставляет на всеобщее обозрение некоторые личные тайны. Это было бы словно признание подлинной сущности, привлечение внимания к тому, что спрятано внутри, выставление своего тайного «я» публично, как предложение себя для неволи, в некотором смысле прошение об ошейнике. Так что, у меня не было никаких возражений против прокалывания моих ушей. Означало ли это, что я была столь очевидно рабыней? К тому же я полагала, что они имели в виду некое обычное прокалывание ушных мочек, а не какое-нибудь гротескное увечье. Правда, я, конечно, не знала того, что под этим подразумевалось здесь. Зато я знала, что мужчины этого мира, со всем своим варварским животным огнём и страстью, властностью и доминированием, любили и желали женщин, наслаждались ими и ценили их, а потому последнее что они захотели бы сделать с женщиной — это уменьшить её красоту или ценность. Даже самые суровые и наиболее страшные из их приспособлений и способов наказания и дисциплины разработаны с расчётом избежания повреждений и увечий. Вообще, эти мужчины, насколько я их успела изучить, всегда требуют, чтобы их женщины поддерживали себя, настолько желанными, привлекательными и красивыми, насколько это возможно. Именно такими они хотят нас видеть, и в случае необходимости готовы даже на наложение наказания, чтобы мы остались такими, какими им нравимся. Безусловно, я была столь несчастной женщиной Земли, что совершенно не возражала против того, чтобы быть желанной и красивой. Скорее я стремилась быть такой, чтобы за меня могли бы назначить самую высокую цену на сцене торгов. Фактически, будучи рабыней в душе, я ещё на Земле хотела быть такой, желанной и красивой, той, за которую страстные мужчины могли бы предложить достойную цену. Вот только меня беспокоил тот смысл, который, как я заметила, вкладывали мужчины в свои ответы на предположение о прокалывании моих ушей. Из их реакции, слов и интонаций слишком ясно следовало, что они, по некоторым не вполне понятным мне причинам, придают необыкновенно важное значение этой простой, варварской, непритязательной детали, как проколы в ушах, предназначенные для крепления определенных украшений. Это наталкивало на мысль, что, как только мои уши будут проколоты, я стану, по крайней мере, с их точки зрения, чем-то очень отличающимся от того, чем была.

— Подойди сюда, — приказал офицер, я было дёрнулась, но посмотрев не него, поняла, что но обращался к Дорне.

— Господин? — удивилась она.

Мужчина указал ей на место на возвышении перед стулом, и рабыня, в движениях которой появилась некоторая скованность, намекавшая на испуг, поспешила туда и встала на колени. Офицер жестом показал, что она должна встать ближе к нему, а когда та оставаясь на коленях, передвинулась почти вплотную, наклонился вперёд и, взяв её голову в руки, отбросил волосы за спину.

— Господин? — неуверенно пробормотала Дорна.

Мужчина, меж тем, повернул её голову из стороны в сторону, и задумчиво проговорил:

— Хм, симпатично.

— Нет! — испуганно прошептала женщина. — Нет!

Но офицер уже повернулся к одному из своих помощников, что стояли сбоку, и сказал:

— Пусть проткнут уши и ей тоже.

— Нет! — вскрикнула Дорна. — Нет!

Невольница вскочила на ноги, развернулась и бросилась бежать, но споткнувшись, неловко завалилась прямо на ступени, скатившись к подножию постамента. Она поднялась на ноги и, сжавшись, посмотрела на мужчину, сидевшего на троне.

— Нет! — в отчаянии выкрикнула Дорна. — Нет!

Офицера смерил её взглядом.

— Нет, пожалуйста, не надо! — попросила та, уже не кажась такой надменной, высокомерной, властной и холодной.

Теперь она выглядела как та, кем была, всего лишь женщина в руках мужчин. Офицер продолжал молча и пристально смотреть на неё. Тогда женщина встрепенулась, гордо выпрямилась, словно она могла бы быть кем-то, кроме той кем она была.

— Никогда! — заявила она. — Никогда!

— Может быть, Ты предпочла бы пойти к кольцу, — усмехнулся мужчина, кивнув в сторону того кольца, к которому я ещё недавно была привязана за руки.

Дорна отпрянула, ошеломлённо уставившись на него.

— Я — Дорна, — дрожащим голосом напомнила она.

— Это может быть изменено, — пожал мужчина плечами.

— Я — высокая рабыня! — заявила женщина.

— Это тоже нетрудно изменить, — заметил он.

— Нет! — мотнула она головой.

— А не хочет ли Дорна пойти к кольцу? — поинтересовался офицер.

— Нет! — вздрогнула рабыня.

— Что? — переспросил он.

— Дорна не хочет идти к кольцу, — пошептала женщина.

— Мне показалось, что тебе было забавно, когда к кольцу была привязана земная рабыня, — усмехнулся мужчина.

— Будьте милосердны, — попросила Дорна.

— Впрочем, она всего лишь земная рабыня, — не обращая внимания на её просьбу, задумчиво проговорил мужчина.

— Да! Да! — закивала головой рабыня.

— Но Ты, несомненно, извивалась бы у кольца, точно так же, как и она, — заметил он.

В тот момент мне не хотелось бы встречаться взглядом с любым из присутствовавших мужчин. Я испуганно дрожала, стоя на коленях у подножия постамента. Мы с Дорной были единственными женщинами на этой террасе, причём обе были рабынями.