Джосайя Бэнкрофт - Восхождение Сенлина [litres]

– А как же ты? Что, если Паунд заподозрит… – начал Сенлин, но Огьер быстро его перебил:

– Как бы ему ни хотелось, Комиссар меня не тронет. В деле замешаны более важные силы, и, к счастью для меня, я нужен им живым.

– Я не понимаю, – сказал Сенлин.

– А времени на объяснения не осталось. Счастливого пути, друг мой.

Под Сенлином покачивалась палуба. Облака сонно ползли над далекими горами, похожие на отару овец без пастуха. Может, на самом деле качался мир, а корабль застыл в неподвижности? Было трудно сказать наверняка. Он чувствовал подъем по нарастающему давлению на барабанные перепонки, но в остальном полет оказался вовсе не таким мучительным, как ожидалось. Все происходило довольно безмятежно. Сенлин однажды прочитал, что безмятежность – симптом шокового состояния. Ему пришло в голову, что он очень спокойно воспринял новость о том, что Марию похитил иностранный аристократ. Слишком спокойно. Может, он еще в это не поверил – или ожидал гораздо худшей участи для нее. Она, по крайней мере, жива. Как бы там ни было, на данный момент ему было все равно, откуда пришло чувство покоя и долго ли оно продлится. Мир плыл вокруг него, как детская – вокруг колыбели.

Корабль построили из самых легких материалов: сосны, тросов и ивовых прутьев. Перила под его локтем и скамья, на которой он сидел, сделаны из бамбука. Все скрипело, словно старые дверные петли, и стрекотало, как орава сверчков. Ветер продувал судно насквозь. Сенлин сидел в кормовой части вместе с двадцатью молодыми женщинами. Из-за высокого роста и относительно свежей одежды он выделялся, как цапля среди чаек. Их платья и саронги были в пятнах и прорехах. Их волосы взлохматились, и ветер лишь сильнее портил прически, бросая пряди на лицо. Каждая – измученная, со взглядом лани, которую преследовали, пока она не рухнула без сил. Лица пестрели синяками, болячками и пятнами грязи. Одна женщина с всклокоченными светлыми волосами уставилась на него, прищурившись, вынуждая прервать наблюдения. Она показалась Сенлину смутно знакомой, но не в значительной степени. Наверное, у нее было заурядное лицо, а ее саму заинтересовало: что мужчина делает на пароме, зарезервированном для женщин? Сморщив нос, показывая, что он ее не впечатлил, она резко отвернулась.

Сенлин спросил себя, каким образом этих женщин так ограбили, лишив достоинства и искры. Их обманом заставили бросить семьи? Или они, как Эдит, были когда-то независимыми и отважными? Они приехали в башню или здесь родились? Ему хотелось бы знать, лучше или хуже их нынешняя судьба по сравнению с судьбой Марии.

Граф, или У. Х. Пелл, или кем он там был на самом деле, приложил немало усилий, чтобы вынудить Марию пойти с ним добровольно. Видимо, это означало, что он не причинит ей вреда. Может, он достаточно бессовестный человек, испорченный положением и богатством, но на психопата не похож. Он не убил Огьера, хотя мог бы это сделать без труда. Когда Сенлин его разыщет – а он разыщет, – сперва надо попробовать его вразумить. Возможно, Графу будет труднее потребовать себе жену другого мужчины, если перед ним будет стоять муж собственной персоной.

Но если доводы рассудка не помогут, что тогда? Сенлин попытался представить, как вызывает Графа на дуэль или устраивает что-то другое, столь же жестокое и безнадежное. Воображение отказывало; он бы не смог даже сочинить хвастливую байку на эту тему. Для человека, по самую макушку набитого заумными истинами, он слишком мало знал, на что способен. Его познания о самом себе были ничтожны.

Почему же тогда он пробирался через ловушки башни, в то время как тех, кто оказывался рядом – Эдит, Тарру, – ловили и наказывали? Они были сильнее его, выносливее и больше заслуживали второго шанса. Сенлин надеялся, что на Огьера не обратят внимания, хотя это было маловероятно. Паунд его заподозрит. Он пошлет агентов, чтобы те разобрали на части квартиру художника. Когда там найдут украденную картину, появится ужасный палач, Красная Рука; соберется толпа; голова слетит с плеч.

Нет. Огьер спасется. Он проницателен и осторожен; он не хочет умирать.

Сенлин вспомнил о подарке, который упомянул художник, – и действительно, его кожаный портфель оказался странно тяжелым. Сенлин расстегнул медные застежки и заглянул внутрь. На дне поблескивал свежим маслом пистолет Огьера в форме ключа. Огьер назвал его «ключом тюремщика» и описал первоначальное двойное предназначение: ключ от тюремной камеры и защита от строптивых заключенных. Поскольку замка для ключа не было, он теперь служил лишь огнестрельным оружием. Сенлин никогда в жизни не заряжал и не стрелял из пистолета. Неужели пришло время научиться?

Осторожно положив ключ на место, Сенлин увидел в портфеле незнакомый деревянный угол. Наполовину вытащив штуковину, он понял, что это: вставленный в рамку этюд обнаженной Марии, контрабанда, которую Огьер спрятал от Графа. Это был величайший подарок, который Сенлин когда-либо получал. От того, что перед ним внезапно возникло ее лицо, ее запечатленная улыбка, перехватило дыхание. Он сгорбился над картиной, словно она была мерцающей свечой, готовой погаснуть. Волна тоски прокатилась по телу, словно озноб, и сотня ярких воспоминаний о Марии вышла на передний план. Он остановил прилив эмоций, строго прочистив горло, и снова вложил картину в раме в потертые складки портфеля.

Из прочих вещей у него остались «Путеводитель», распухший от многократного перелистывания, несколько скромных мелочей и дневник, который он недавно купил и начал заполнять. Если бы Тарру присутствовал при этой описи, он бы съязвил по поводу жестокости художника, который забрал бутылку граппы. Сенлин поморщился, вспомнив раздетого и обритого друга. Тарру выглядел жалким, как медведь, потерявший мех из-за чесотки.

Он вспомнил, что Тарру во время суматохи сунул что-то ему в карман. Недолго поискав, нашел кусочек бумаги, сложенный в маленький морщинистый квадрат. Развернул и узнал красивый почерк Тарру, который к концу письма сделался крупным и поспешным.