Михаил Рожков - Хранитель

— Этого не может быть?

— Почему?

— Доктор, кто я? — растерянно спросил журналист.

— Вы Ручкин Пётр Алексеевич. И я рад, что вы успокоились. Будете и дальше себя хорошо вести, мы вас отвяжем.

— Я не верю. Это всё не по-настоящему.

— Наш мозг — вообще удивительная штука, — по-доброму улыбнувшись, ответил психиатр и погладил журналиста по плечу.

— А как же Фрол, Аветис? Их тоже не было?

— Кто такой Фрол, не знаю. Наверное, очередная ваша галлюцинация. А насчёт Аветиса, посмотрите налево, — снова улыбнувшись, ответил заведующий.

Ручкин медленно повернул голову вправо: мужчина, поющий песни, затянул композицию Шарля Азнавура. Журналист вгляделся в его лицо и с ужасом обнаружил, что это был Аветис.

— Не может быть, — произнёс Пётр Алексеевич и обессиленно уронил голову на подушку. — Скажите, Василий Иванович, вы знакомы с Геннадием Викторовичем Монаховым? — попытался ухватиться за последнюю соломинку журналист.

— Конечно, знаком. Это мой друг. А вам, Пётр Алексеевич, нужно успокоиться и принять таблеточку.

Василий Иванович достал из кармана блистер, выдавил одну таблетку и протянул руку ко рту журналиста.

— Ну же, Пётр Алексеевич, будьте послушным пациентом, откройте рот.

— Что это?

— Это седативный препарат.

— А где Геннадий Викторович? Он не мог меня бросить? Он меня навещал?

— Конечно, навещал, — успокаивающе проговорил доктор. — И ещё раз скоро придёт.

— Неужели всё то, что со мной было, это лишь плод моего воображения? Не могу поверить. Ведь всё было как наяву.

— Реальность порой бывает обманчива, — хитро ответил Рыбин.

— А ведь ещё вчера я сидел с Геной и пил его любимый коньяк. Вы же знаете, он обожает крепкие напитки. Неужели этого не было?

— Было, не было — вам сейчас трудно во всём разобраться. Ничего, выпьете ещё с Геннадием коньячку, да мы все вместе выпьем, когда вы вылечитесь. Откройте рот, выпейте таблеточку.

— А ведь Гена любит пиво, и крепкие напитки у него не в почёте — это раз. — Насмешливо проговорил Пётр Алексеевич. — Но вы не могли об этом знать, потому что не знакомы с ним. Это два. И как так получилось, что я с московской пропиской лежу в Туле? Потому что вы не знаете, откуда я. Это три. Аветис, конечно, похож, именно так он, наверное, выглядел пятьдесят три года назад, но как сейчас он выглядит, вы знать не можете. Вы воспроизвели его образ таким, каким видели его тогда. Это четыре. Ну и, в конце концов, поправьте рукав, господин Иванов, шрам видно. Это пять.

— А ты наблюдательный, — проговорил доктор. Лицо его начало стремительно меняться, и перед ним возник Иван.

— Так что за цирк, Ваня, и где я нахожусь? — спросил журналист.

— Это не цирк, — пожимая плечами, произнёс Иванов. — Это твой сон. Ты уж прости, я тут чуть-чуть пошалил.

— И как ты в него попал? Как это всё работает?

— Да элементарно. Все хранители приобретают после расставания с кинжалом какую-нибудь способность. Вот это твоя.

— Моя способность — сны? — удивлённо произнёс Ручкин.

— Да, но непростые. Со временем поймёшь.

— И что же ты делаешь в моём сне? — зло спросил Пётр Алексеевич, дёрнув руками. Вязки на руках порвались, и он смог сесть и посмотреть прямо в лицо Ивану.

— Дело в том, что это не совсем я.

— А кто?

— Я его душа. Иванов сошёл с ума, а я нет.

— Не понял?

— А чего тут непонятного, — произнёс Иван, пряча руку в карман. — Ни разу с душой не разговаривал?

— Нет. Во всяком случае с чужой.

— Из-за того, что Аветис когда-то ранил нас кинжалом, мозг не выдержал и сошёл с ума. Хотя это, наверное, не самый плохой вариант. Могли вообще умереть. Но вот теперь связь с мозгом нарушена, и я не могу управлять этим телом.

— Ты ещё попроси, чтобы я тебя пожалел, — с сарказмом произнёс Ручкин.

— Ну, мог бы и пожалеть. Я ведь ранимая, — произнёс Иван и сделал жалостливое лицо.

— К чему весь этот маскарад, палата, образ Василия Ивановича?

— Так, пошутила немного. Ты ведь первый, с кем я общаюсь за многие десятилетия.

— Эх, тёмная ты душонка, — произнёс Пётр Алексеевич и отвесил подзатыльник Иванову.

— Но-но, без рук.

— И что теперь? — задал вопрос журналист.

— А ничего, — ответила душа. — Это твой сон. Хочешь, проснись, а хочешь, ещё как-нибудь зайду.

— А с Иваном что?

— Да ничего. Ходил сколько лет дурачком, так и будет ходить. А может, местные врачи и смогут ему помочь. Ох, тогда мы развернёмся.

— Ну, уж это вряд ли, — со злой усмешкой произнёс Ручкин.

— Это ещё почему?

— Я буду теперь следить за тобой.

— Ну следи. Всегда рада пообщаться. Кстати, его Сергей зовут. Ну, пока.

Пётр Алексеевич резко вскочил с кровати. Минут пять он сидел, глядя в стену, пытаясь осознать, что это было. Потом посмотрел на свои запястья, потёр их. Ощущение, что на руках были верёвки, было очень явственным. «Что же это теперь, я и поспать нормально не смогу? — спросил сам у себя журналист. — Теперь всегда такая ерунда во снах будет приходить?» Он встал с кровати, оделся. Монахов ещё спал. Ручкину очень захотелось пройтись, подышать свежим воздухом и подумать. Вышел на улицу. Нечищеный двор, жирные хлопья снега, падающие с неба, морозный воздух. Красота. У него теперь есть свой дар. Что он принесёт, радость или горечь, неизвестно. Главное, грамотно им распорядиться.

— Возьмите котёнка, — раздался голос девочки, стоящей на углу дома. Ручкин посмотрел в эту сторону.

Девочка, одетая в розовый пуховик, вязаную красную шапочку и такие же варежки, стояла во дворе, притопывая ногами от холода, и дула в маленькие ладошки.

— Возьмите котика, — произнесла она очередному прохожему.

— Ну-ка покажи, кто там у тебя? — произнёс, остановившись, мужчина.

«Где-то я это уже видел», — вдруг подумал Ручкин, глядя на происходящее.

Девочка расстегнула молнию на пуховике, и оттуда показалась маленькая мохнатая мордочка. Большими влажными глазами котёнок смотрел на человека снизу вверх.

— И как его зовут? — деловито спросил прохожий.

— Не знаю, — тонким голосом ответила девочка, — я его на улице нашла. Он замерзал. Возьмите котёнка, — вновь повторила она с надеждой в глазах.

— Дитя, это жизнь. Выживает сильнейший, — философски изрёк мужчина. — Брось это блохастое существо и иди домой.

Котёнок испуганно убрал мордочку обратно в недра пуховика, а девочка застегнула молнию.

Дитя — это жизнь, — произнёс вместе с мужчиной журналист и, улыбаясь, двинулся к девочке. Он вспомнил, где это видел. Продолжение этой истории он знал. И он мог её изменить.

— Тебя как зовут? — спросил Пётр Алексеевич, подойдя к ребёнку и разглядывая его.

— Маша, — тоненьким испуганным голосом ответила она.

— Маша, давай сюда котёнка, — произнёс журналист, протянув руки.