Евгений Рудашевский - Забытые руины [litres]

– Мертвее не будешь, – сказал тогда охотник.

Каждый раз мы протягивали Шанни полные чаши, но она даже не пыталась их пригубить.

– Воды не просит. Еды не просит. Спать не хочет. Не жалуется, не скулит, – пробурчал Громбакх. – Кажется, я влюбился. Если выберемся, может, мне ее того – приголубить по-доброму?

Никто охотнику не ответил, и он продолжал:

– А дети-то какие будут! Не кричат, не капризничают. Лежат себе поленом – и прекрасно!

Громбакх нарочно говорил так, чтобы Шанни его слышала. Девушка никак не отреагировала на эти слова. Молча ждала, когда мы двинемся вперед. Я бы и сам хотел узнать ее историю: как она оказалась в Лаэрноре, почему там ходила с повязкой на глазах, почему говорила голосом Азгалики, однако понимал, что расспрашивать девушку бессмысленно.

Если в первый день о Шанни вспоминали чуть ли не каждый час – кто-нибудь непременно приставал к ней с вопросами, обсуждал ее внешность или поведение, то на второй день мы как-то совсем позабыли о девушке. Привыкли, что она движется тихой тенью, молчит, и вспоминали о ней не чаще, чем о содержимом заплечных мешков.

Когда мы зашли в дом Нитоса, Шанни вновь осталась на улице. Стояла там довольно долго, а потом вдруг последовала за нами. Этим порядком всех напугала. Пришлось даже отвлечься от книги. Мы с интересом следили за тем, как девушка идет по первому этажу, как подходит к стенам, осматривает их.

– Она что-то ищет? – тихо спросила Миа.

– Они идет в библиотеку, – заметил я.

Шанни в самом деле заглянула в библиотеку Нитоса. Какое-то время стояла на пороге, затем приблизилась к столу, где лежала раскрытая книга. Склонилась над набором перьев, бережно провела по ним рукой, после чего, к нашему разочарованию, вернулась назад, на улицу, и больше в дом уже не заглядывала.

– И что это значит? – Миалинта достала несколько перьев. Покрутила их в пальцах, будто могла подметить в них что-то особенное.

– Кому-то лесные черви проели весь мозг. Остались одни дырочки, и в них гуляет сквозняк. Вот что это значит.

– Очень смешно.

– А я не смеюсь.

– Время, – напомнил Тенуин.

Вернулись к столу. Сейчас было не до всех этих странностей в поведении Шанни.

Я кропотливо, постоянно сверяясь с оригиналом, перерисовывал буквы из книги, а Тенуин, получив несколько предложений, старался перевести их на долгий язык.

Едва увидев первые слова, следопыт подтвердил:

– Ворватоильский. Горный шрифт. Такой чаще используют на севере. В Восточных Землях он редко встречается.

– Справишься?

– Да.

Можно было не спрашивать. Тенуин был из Пекель-Зорда.

Мы торопились. Фрагментов получилось не так много, и по большей части они были странные, непонятные, но в одном мы уверились – в книге подробно описывалось все, что произошло в Авендилле, и оставалось только злиться, что у меня нет времени переписать всю книгу или как-то сделать ее строки видимыми для Тенуина.

Первый абзац я взял из начала:

«Оказавшись в ней, свечу задув, в себе самом очнулся. И лучше места не найти, чтоб скрыть все то, что ценишь. Только сам забрать он мог отсюда то, что спрятал в памяти своей».

– Та еще бредятина, – нахмурился Гром, когда услышал перевод.

Еще один абзац – из середины:

«И так явился зордалин. Себя пожрав, сам вышел Пожиратель. Сменив свою струну, стал гнилью, поглотившей землю, камни, лес, людей».

На абзац раньше:

«Под пологом ночи, укрывшись тканью, проник туда, где был когда-то. Искал богатств, надеялся на власть и силу, но червоточина внутри к себе перетянула».

Абзацы ближе к последним записям:

«Два сундука. С камнями, золотыми слитками, ярхрой и драгоценной тканью. Все вынес, вспомнив, как встречал их прежде, как ими любовался во дворце».

«Плакал. Видел, что в руках осталась плоть от смерти. Ни богатств, ни ценных украшений. Только то, что потерял в далекие года. Насилу вырвал из своих воспоминаний. Убил себя и подарил страдания тому, кого любил».

«Искал ответы, пестовал надежду вновь узреть дитя. Но вынес кубки, каждый весом в три скобленых слитка. Дверь хотел открыть опять, в себе желание переиначить, но перед ним личина разродилась гнилью. Вновь явился Пожиратель, пожравший сам себя».

Все записи были сделаны в таком путаном стиле. Без имен, без дат и уточнений. Самыми любопытными оказались последние строчки, рассказывавшие о том, как толпа личин пришла охотиться на молодого зордалина.

Я допустил, что «толпа личин» – это наемники Горсинга и Гийюда.

– Значит, Тарх сказал правду? – прошептала Миа. – И они в самом деле сейчас на Белой площади пытаются поймать Пожирателя?

– Думаю, что так. – Я кивнул.

Заключительный абзац был посвящен нам, чем порядком напугал и Теора, и Громбакха. В нем говорилось о восьми личинах, пришедших из «червоточащих глубин» в надежде излечиться и попутно «погубивших одинокую личину».

– Одинокая личина – это Тарх? – спросила Миалинта. – Но почему тут написано восемь личин, если нас девять? И вообще почему нас называют личинами?

– Это единственное, что тебя сейчас интересует? – возмутился Гром. – То, что какая-то вшивая книжонка следит за каждым твоим шагом, это нормально?

– Меня сейчас интересует то, что можно понять и использовать. Все остальное подождет.

– Разумно, – кивнул Тенуин.

– «Разумно», – скривившись, передразнил его охотник.

Я не слушал их пререкания. На полотне собранных мною фактов появилось еще несколько прозрачных фрагментов.

«А потом этот проходимец вернулся в Целиндел! И представьте, разбогател. Принес золотые кубки! У кого он только их украл?» Птеард был уверен, что именно Теор виноват в исчезновении Вайрика, его сына.

«Какое ему дело до моих кубков? Это семейное наследие. И не Птеарду спрашивать, почему я решил их продать». По словам Теора, он лишь помог Вайрику сбежать от Птеарда. Как и в случае с Эрзой, Теор оправдывал любое действие против отцовской жестокости.

«Пестовал надежду вновь узреть дитя. Вынес кубки, каждый весом в три скобленых слитка». Кто бы ни вносил записи в книгу Нитоса, у него были все основания записывать именно правду. По меньшей мере ту правду, в которую он сам верил. Зачем что-то скрывать, если потом никто посторонний не прочитает твоих слов… Я посмотрел на браслет, сейчас скрытый под перчаткой цаниобы, со смешанным чувством печали и удовлетворения.

Когда Тенуин переводил абзац про кубки, я внимательно следил за Теором. Он был спокоен. Слишком спокоен. Не торопясь поправил волосы, скучающим взглядом осмотрел грязь под отросшими ногтями.

Я чувствовал, что на моем полотне постепенно собирается общий контур. Нужно было время, чтобы разложить в правильном порядке все, что я услышал от Птеарда, Эрзы, Миалинты, Пилнгара, Азгалики. Все, что узнал об истории даурхатта в Лаэрнорском лесу, Лаэрнского тупика, руин Авендилла… Но времени не было. Не было даже возможности присесть и не спеша обдумать следующий шаг. Последняя надежда – на ратушу. В книге она упоминалась часто. И всякий раз абзац был одинаковым, я быстро научился его распознавать: