Евгений Рудашевский - Забытые руины [litres]

– Идем. Я в порядке.

Мы медленно вернулись в парадный зал. Обогнули лестницу. Перешли во второй коридор. По-прежнему вел я. Теор шагал следом.

Одинаковые деревянные двери по обе стороны коридора. Круглые потемневшие ручки. Филенки – исцарапанные, по углам испачканные плесенью. Над нами – потолок с обнаженной дранкой, с трещинами, глубину которых не могли высветить ни жаберная свеча, ни масляный светильник.

Я медленно шагал вперед.

Под ногами хрустел пепел, ломались горелые доски, крупные куски угля.

Прошли весь коридор. Я привык к уловкам ратуши и больше не позволял ей распалять мои страхи. Быстро, почти сумбурно сменял одни воспоминания другими, листал перед собой бесконечную череду образов. Представлял долгую вереницу людей, слышал гомон звуков. Ни на чем не останавливался. Так идти было проще.

В конце коридора – тупик и отворот направо. На серой золе – тропка из свежих следов. Будто лисьи. Но я уже не верил глазам. Знал, что никакой тропки тут, скорее всего, нет.

Двери закончились. Я замедлил шаг. Приблизился к отвороту.

– Лестница? – спросил Теор.

Я ничего не ответил. Боялся своего голоса. Выглянул за угол. Темно, ничего не видно. Тишина. Только хруст под ногами и дыхание внутри.

Еще несколько шагов, и я замер.

Очередной тупик. На полу – пес. Луговая лечавка. Совсем как та, что преследовала меня в тумане Багульдина, только чуть больше и вся лохматая, в каких-то шишках, будто нахватала в кустах репейника. А рядом с лечавкой, в углу, что-то черное.

Пес казался спокойным. Склонив мордочку, смотрел на меня, подергивал хвостом.

Еще несколько шагов.

– Что там? – прошептал Теор.

Я опять не ответил. Затаив дыхание, вытянул вперед светильник и теперь понял, что в углу лежит огромный сгусток слизи.

В нем копошились черви – те самые, которых я видел в парадном зале.

Снизу из сгустка что-то торчало.

Я склонился. Человеческая нога… Там, в черной жиже, было человеческое тело.

Еще один шаг, и я вздрогнул. Вдыхал глубоко, долго, но не мог надышаться. Пятился, наступая на пятки Теору, толкая его. Там лежал… Теор. Я узнал подошву путевой баерки, заклепки, узоры на ремешках.

«Нет, это обман…»

Пес поднялся. Оскалился. Его хвост натянулся распушенной стрелой. С клыков капала пена. Лечавка стала еще больше. Коричневые, загнутые когти. Я отступал, а кругом по стене бежали тени. Светильник дрожал. С каждым шагом пес рычал все громче.

– Что там? – спросил Теор.

– Ты слышишь?

– Что?

Я не ответил. Пятился. Пес шел следом. Медленно, тихо. Лапами давил червей. Они теперь расползлись по всему полу. Смотрел на меня мутными, темными глазами. Скалился все шире. Рычал.

Когда мы вернулись к повороту, лечавка обозленно дернулась, рыкнула так, что полетели слюни. Громкое эхо сворой собак бросилось на меня со всех стен. Я толкнул Теора, чуть не сбил его с ног. Заставил себя сделать последние шаги – мы завернули за угол.

Рычание стихло. Тишина. Меня трясло.

– Теперь ты веди, – прошептал я. – Там нет никакой лестницы.

– И этот проход закрылся… Значит, пойдем через парадную.

Теор неспешными шагами повел меня назад. Не стал расспрашивать о наваждении. Я был ему за это благодарен. Не хотелось вспоминать ни его мертвого тела в черной жиже, ни обозленного пса.

Уходя, заметил, что коридор теперь оканчивался простым тупиком – никакого отворота, никаких следов на пепле. Обычная стена. И больше ничего.

– Сейчас поднимемся на второй этаж. – Теор старался меня приободрить.

– Хорошо. Я устал…

– Знаю. Думаю, вы тут видите больше, чем я. А мне и так несладко. Потерпите. Скоро все закончится. Не думайте, не прислушивайтесь, не присматривайтесь. Только не закрывайте глаза. Хорошо?

– Хорошо.

Браслет нагрелся. Или мне это только показалось? «Прекрати! Нельзя об этом думать!»

Парадная дверь в ратушу теперь была не просто закрыта, а заколочена широкими подгнившими горбылями. Казалось, ее не открывали много лет. Скреплена паутиной, осыпана известкой, пылью и пеплом. Порог завален глиняными осколками, кусками кожаной обивки и прочим сором. При этом на стенах не осталось ни одной трещины. Они исчезли.

Подниматься по лестнице было неудобно. Мы никак не могли попасть в шаг. Шли вразнобой. Веревка поднялась по животу. Спотыкались о глубокие выщерблины в каменных ступенях.

Неожиданно Теор засмеялся – свободным, задорным смехом. Потом торжественно возвестил:

– Господа! Посмотрите, что я нашел!

– Что? – спросил я.

– Что? – сдавленно переспросил Теор.

От его задора не осталось и следа.

– Что ты нашел?

– Ничего.

– Но ты сам сказал!

– Я ничего не говорил!

– И не смеялся?

– Нет.

Мне опять стало не по себе, а мгновением позже Теор вновь громко и отчетливо произнес:

– Господа. Я был рад нашему знакомству. Помогите мне встать. Не хочу последние секунды провести на коленях.

Эхо его голоса блуждало по залу и коридорам первого этажа, отзывалось колючим шорохом в углах.

«Не верьте ни глазам, ни ушам» .

«Но тогда чему?! Чему тут верить… Что, если Теор попросит отвязать его или потребует бежать от опасности или затушить светильник? Что мне делать? Ведь и ему, должно быть, слышится мой голос. Что, если я вообще иду один, а сзади уже никого нет?»

Я дернул веревку на животе. Натянута. Чувство тепла от спины Теора. «Надеюсь, это он».

Мы поднялись на второй этаж. Оказались в широком сумрачном коридоре. Одинаковые ряды массивных, обитых стальными пластинами дверей. Сломанные табуреты, шкафы, столешницы, словно кто-то нарочно выбросил их из помещений, прежде чем там запереться. Баррикады из обвалившегося потолка. Приходилось перелезать через них, огибать вдоль стены. Под ногами скользили разбухшие от влаги книги, изъеденные плесенью одежды.

С первого этажа донесся гортанный, булькающий голос. Он дважды пропел:

Я уже слышал эти слова. Впрочем, это не удивляло, ведь и голоса, и звуки тут рождались исключительно из моей памяти. Теор был прав. Ратуша стояла пустая. Ни опасностей, ни ловушек. Быть может, даже этих завалов на самом деле не было. Только наши страхи.

Когда песня повторилась в третий раз, я невольно подумал, что зря тогда не вернулся к Мурдвину. Не поговорил с ним еще раз. Он мог бы… Веревка на животе ослабла. Скатилась вниз. Я едва успел схватить ее возле колен. На спине больше не было тепла.

– Теор? – прошептал я.

Потом громче:

– Теор!

Колотилось сердце. Горло стянуло едким дымом, першило.

– Теор!

Не дождавшись ответа, бросился спиной к ближайшей стене. Вдавился в ее бугристую поверхность.

Теребил веревку. Смотрел по сторонам. Водил светильником. Блики и тени плясали передо мной. Пустой коридор. Залитые чернотой двери.