Евгений Рудашевский - Забытые руины [litres]

Я сбежал. Вскочил на коня и не оглядываясь мчался до Ворта. История повторилась. Теперь у Авендилла был свой зордалин. Я испугался, что город, как и Лаэрнор за двенадцать лет до этого, закроется. Понял, что упустил свой шанс…

Не знаю, быть может, я бы тогда сдался. Просто приехал бы к Микке и попробовал бы вернуть ее к нормальной жизни. К тому же теперь у меня было золото. Но именно кубки не позволили мне этого сделать. Они жгли руки. Напоминали о том, кто я на самом деле: ничтожество, настоящий сын своего отца.

Вернувшись в Предместье, я уже точно знал, что попробую зайти в комнату Нитоса еще раз. Но понимал, что должен торопиться, пока Вайрик… то, что с ним стало, не разрастется. Ведь и первый зордалин не сразу закрыл Лаэрнор. Опять же, если верить тому, что я слышал от рыскарей.

На Тихом рынке продал кубки и, конечно, едва ли получил десятую часть их настоящей стоимости. Впрочем, этих монет было бы достаточно, чтобы прикупить себе тот самый домик за крепостной линией Матриандира, возле Тарстного пруда, о котором мы так мечтали с Миккой… Уверен, на моем месте многие бы отступились от задуманного, но я был неумолим. Должен был доказать себе, что лучше отца. Не хотел закончить, как он…

Не прошло и восьми дней, как я вновь оказался в Авендилле, на этот раз в сопровождении сразу десяти наемников. Люди Горсинга должны были защитить меня от зордалина и любой другой пакости, способной помешать мне добраться до комнаты Нитоса.

В ратуше мы потеряли трех человек. Горсинг не поверил моим предостережениям – отказался связывать своих наемников, сказал, что это глупые суеверия. А потом он увидел, как его люди, едва добравшись до парадной лестницы, набросились друг на друга. Страшная картина. Они выламывали друг другу пальцы, рвали волосы, выдавливали глаза. Впрочем, нам все это могло лишь показаться. Возможно, их смерть была не такой жестокой.

В любом случае я понял, что совершил ошибку, обратившись к Горсингу. Смерть трех наемников изменила его планы. Он наотрез отказался пускать кого бы то ни было в ратушу, хоть я и говорил, что идти спиной к спине не так опасно. Обещал ему дополнительную плату, умолял, но тщетно. Горсинг стал присматриваться к городу, о тайнах которого, конечно, был наслышан. Вскоре я понял, что мне нужно бежать. Шансов добраться до комнаты Нитоса не было. Да и некоторые из людей Горсинга хотели мне отомстить. А я не собирался вот так умирать, нет. Я не сдался.

– И отправился в Багульдин? – спросил я, с необъяснимым удовлетворением наблюдая за тем, как прорисовываются последние штрихи общей картины.

– Да. В третий раз я решил обойтись без наемников. Мне был нужен хороший следопыт. Можно было поехать к Меилтон или Нилм, в конце концов – в Гориндел. Но я боялся наткнуться на кого-нибудь из тех, кто хорошо знает Горсинга. Поэтому отправился в Багульдин. Знал, что по сезону на Айликменском плато будет предостаточно охотников, следопытов и всевозможных тропарей [16] Трóпарь – человек, занимающийся межеванием земель, прокладыванием троп или разметкой земли под строительство новой дороги. . Как видите, с этим я не ошибся. К тому же я рассчитывал вернуться в Авендилл не раньше, чем через десять-пятнадцать дней. Понимал, что нужно торопиться из-за Пожирателя, но боялся застать на руинах отряд Горсинга.

– В итоге десять дней превратились в пятьдесят.

– Да. Туман уже тогда стоял плотный. Дорога пустовала – слишком много подвозов терялось в пути, но я не придал этому значения. Не думал, что все так затянется… Нанял Тенуина, Громбакха и сделал все, чтобы как можно быстрее спуститься в низину.

Но ожидание в Багульдине не прошло даром. Я придумал, как обхитрить комнату Нитоса. Догадывался, что скорее выйду ниадой, чем опустошу свое сознание от всех кубков, золотых и серебряных, – в достаточной мере, чтобы наконец вывести сына. Я уже не таился от себя. Признал собственную слабость.

А мой план был прост. Сделать то же, что однажды сделал Нитос. Только книжник вошел в чужое сознание, а я… я задумал ввести в свое сознание того, кто поможет мне найти сына.

– Но как?! – не выдержал я, окончательно осознав ужас своего положения.

– Я хотел привести сюда следопыта, надеясь, что он сориентируется в лабиринте моего ума. Отыщет мальчика.

– Но как можно найти что-то в чужом сознании?! Ты ведь сам сказал, что здесь находят только самое ценное, самое важное. А ведь мы сейчас в твоем сознании, и…

– Да! – Теор повернулся и опять посмотрел мне в глаза.

Улыбнулся, обнажив мелкие зубы. Взгляд и улыбка безумца.

– В этом и была уловка! – с торжеством произнес Теор. – Я решил, что для следопыта главным останется жизнь. Он будет желать одного – выбраться из комнаты. Я рассчитывал завести его внутрь, рассказать всю правду, а под конец заявить, что отпущу его только после того, как он найдет моего приемного сына. Понимаете?

– Нет.

– Ну как же?! Все просто. Следопыт стал бы желать того же, что и я. Мой сын оказался бы для него последней надеждой на спасение! А больше-то ему и желать в моем сознании нечего! Как вам такой ход? Тут не обманешься, не схватишь какую-нибудь безделушку, потому что она – моя, только я могу о ней мечтать.

– Безумие…

– Может быть, не спорю. В любом случае я нанял Громбакха – сопровождать меня к Авендиллу и Тенуина – сопровождать меня в комнате Нитоса.

Когда мы выбрались из Багульдина, все складывалось не так уж плохо. А потом мы застряли на Старой дороге. Я услышал историю Эрзы с ее сигвами на руке, с безумством Зельгарда. И в последние дни я только об этом и думал – о наших отцах. Илиус, Зельгард, Птеард… Они изуродовали нас и при этом проникли в нас так глубоко, что… Я ведь… Я понял, что если доберусь до комнаты Нитоса, то не буду в ней искать сына, нет…

Зачем? Сотканный из моих воспоминаний, он все равно не станет настоящим. Еще одно порождение лигуров. Очередной салаур… Как он потом себя проявит? Что будет, если кто-то узнает его истинное происхождение? Все это… слишком сложно.

Да и если б он был настоящим, это ничего бы не изменило. Уже здесь, в Авендилле, я понял, что постичь себя – значит признать свою слабость, назвать вещи своими именами. Я такой, какой есть, и другим не буду. Это моя сущность. И этого не изменить. Сколько одежд ни примерь, от каких воспоминаний ни отрекись, останешься самим собой. Мы – результат того, что нас сделало такими. И настоящая свобода в том, чтобы принять свою ограниченность. Принять себя. Или полностью изменить – выкорчевать самую суть. С корнями. Навсегда. – Теор процедил последние слова и сдавил рукоятку хлястника.

– О чем ты?

– Илиус – мой отец. Мы одно целое. И от этого не убежать. От себя не спрятаться ни у кочевников, ни в семье с любимой женщиной. Рано или поздно отцовская гниль во мне вновь покажет себя. И тут… Я ведь еще в Багульдине об этом задумался. Стоило посмотреть в глаза своему истинному отражению, увидеть своего фаита… Но тогда я испугался. А теперь понял, что это единственный путь.