Патрик Ротфусс - Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2

Вашет ушла, а я остался стоять, чувствуя себя довольно неловко, как в одном из этих кошмарных снов, когда стоишь на сцене и не помнишь, что говорить, и даже какую роль играешь.

Магуин вернулась с толстой книгой, переплетенной в коричневую кожу. Она махнула мне, и мы уселись в кресла друг напротив друга. У нее кресло было мягкое, кожаное. Мое – нет. Я сидел, держа на коленях Цезуру. Отчасти потому, что это казалось уместным, отчасти потому, что мне нравилось держать его под рукой.

Магуин распахнула книгу, держа ее на коленях. Заскрипел переплет. Она немного полистала страницы и наконец нашла то место, которое искала.

– «Первым был Шаэл, – прочла она. – Он выковал меня в пламени с неведомой целью. Он поносил меня и бросил».

Магуин подняла голову: жестикулировать она не могла, обе руки у нее были заняты тяжелой книгой.

– Ну? – осведомилась она.

– А что мне надлежит делать? – вежливо осведомился я. Жестикулировать я тоже не мог из-за перевязанной руки. Так мы оба и сидели, полунемые.

– Ну же, повторяй! – раздраженно сказала она. – Ты должен заучить это все наизусть.

– «Первым был Шаэл, – повторил я. – Он выковал меня в пламени с неведомой целью. Он поносил меня и бросил».

Она кивнула и продолжала читать:

– «Следующей была Этайн…»

Я повторил и это тоже. Это длилось около получаса. Один владелец за другим. Имя за именем. Принесенные клятвы, убитые враги.

Поначалу все эти имена и названия меня завораживали. Потом, по мере того как список все тянулся и тянулся, он начал меня угнетать, поскольку почти каждый пункт завершался смертью владельца. И далеко не мирной. Некоторые пали на войне, некоторые в поединке. Некоторые просто были «убиты таким-то» или «зарублены такой-то» без уточнения обстоятельств. Я услышал уже три десятка имен, но так и не дождался ничего похожего на «Мирно скончался во сне, окруженный упитанными внуками».

А потом список перестал быть угнетающим и сделался попросту нудным.

– Следующей была Финол, чей взор был ясен и светел, – старательно повторял я. – Возлюбленная Дульсена. Она своими руками убила двух дарунов, а потом пала от рук моркунов при Дроссен Торе.

Я кашлянул, пока Магуин не перешла к следующему отрывку.

– Извини, а можно спросить? – сказал я. – Сколько всего людей носили Цезуру за эти годы?

– Цезере! – резко поправила она. – Не вздумай коверкать его имя. Оно означает «ломать», «ловить» и «лететь».

Я опустил глаза на меч в ножнах, что покоился у меня на коленях. Я ощущал его тяжесть, холод металла под пальцами. Над краем ножен виднелась узенькая полоска гладкого сероватого металла.

Как бы так сказать, чтобы вы поняли? «Цезере» – хорошее имя. Узкое, блестящее и грозное. Оно подходило этому мечу как перчатка к руке.

Но оно не было идеальным. Имя этого меча было «Цезура». Зияющий разрыв в идеальной строке. Прервавшееся дыхание. Гладкий, стремительный, острый, смертельный. Оно было не перчаткой, но кожей. Даже более того. Оно было костями, мышцами, движением. Всем тем, что представляет собой рука. И Цезура был мечом. Это было и имя, и вещь сама по себе.

Не могу сказать, откуда я это знал. Но я это знал.

К тому же, если уж я собирался быть именователем, отчего бы тогда, черт возьми, мне самому не выбрать имя собственного меча?

Я поднял голову и посмотрел на Магуин.

– Это хорошее имя, – вежливо согласился я, решив держать свое мнение при себе, пока не уберусь из Адемре подальше. – Я только хотел узнать, сколько всего владельцев у него было. Мне же следует знать и это тоже.

Магуин недовольно взглянула на меня: очевидно, она поняла, что я уступаю ей как ребенку. Однако она перевернула несколько страниц книги. Потом еще несколько.

– Двести тридцать шесть, – сказала она. – Ты будешь двести тридцать седьмым.

И вернулась к началу списка.

– Что ж, начнем сначала.

Она перевела дух и прочла:

– «Первым был Шаэл. Он выковал меня в пламени с неведомой целью. Он поносил меня и бросил».

Я с трудом подавил вздох. Даже с моей актерской привычкой заучивать наизусть длинные роли потребуется немало долгих утомительных дней, чтобы выучить все это наизусть.

А потом я осознал, что это означает на самом деле. Если каждый хозяин владел Цезурой хотя бы лет десять и меч не лежал без дела больше пары дней, значит, Цезуре, по самым скромным подсчетам, более двух тысяч лет…

В следующий раз меня удивили три часа спустя, когда я попытался отпроситься поужинать. Когда я встал, Магуин объяснила, что мне предстоит оставаться с ней, пока я не заучу всю историю Цезуры наизусть. Еду нам кто-нибудь будет приносить, и тут есть комната, где я могу спать.

«Первым был Шаэл…»

Следующие трое суток я провел с Магуин. Это было не так уж плохо, особенно учитывая, что моя левая рука все еще не зажила, так что я не мог толком ни говорить, ни сражаться.

Хотелось бы думать, что я справился недурно. Мне проще было бы запомнить наизусть целую пьесу, чем вот это. Пьеса собирается вместе, как головоломка. Диалоги цепляются друг за друга. Сюжет придает ей форму.

А то, что я заучивал с Магуин, представляло собой лишь длинный ряд незнакомых имен и бессвязных событий. Список покупок, притворяющийся историей.

И все-таки я его заучил. Вечером третьего дня я наконец-то прочитал это Магуин наизусть без запинки. Сложнее всего было не начать петь. Музыка переносит слова за много миль, проникает в сердца и в воспоминания. И удерживать в памяти историю Цезуры сделалось значительно легче, когда я принялся про себя перелагать ее на мелодию старинной винтийской баллады.

На следующее утро Магуин потребовала, чтобы я повторил все сначала. После того как я рассказал все два раза подряд, она написала записку Шехин, запечатала ее воском и выпроводила меня из своей пещеры.

– А мы-то думали, Магуин с тобой еще несколько дней провозится, – сказала Шехин, прочитав записку. – Вашет отправилась в Феант и вернется не раньше чем дня через два.

Это означало, что я заучил этас вдвое быстрее, чем они рассчитывали. Я изрядно возгордился.

Шехин взглянула на мою левую руку и слегка нахмурилась.

– Когда тебе сняли повязки? – спросила она.

– Я не сразу тебя нашел, – сказал я. – И сходил к Даэльну. Он сказал, что рука отлично зажила.

Я покрутил левой рукой, только что освободившейся от повязки, и сделал жест «радостное облегчение».

– Кожа почти не стянута, и он меня заверил, что даже то, что есть, скоро пройдет, если я буду как следует лечиться.

Я посмотрел на Шехин, ожидая увидеть какой-нибудь одобрительный или удовлетворенный жест. Но она продемонстрировала раздраженное негодование.