Патрик Ротфусс - Хроника Убийцы Короля. День второй. Страхи мудреца. Том 2

Бабуля дала ему две ложки какого-то лекарства из коричневого пузырька, и глаза у него закрылись. Она выпроводила меня из комнаты, вышла сама и затворила дверь.

– Перелом открытый? – спросил я, как только дверь закрылась.

Она кивнула и поставила пузырек на полку.

– А чем вы пользуетесь для того, чтобы избежать заражения крови?

– Это в смысле чтобы рана не загнила? – переспросила она. – Бараньей колючкой.

– В самом деле? – спросил я. – А не марантой?

– Марантой! – фыркнула она, подбросила дров в очаг и сняла с него закипающий котелок. – Ты хоть раз пробовал уберечь рану от загнивания марантой?

– Нет, – признался я.

– Ну, тогда имей в виду, а то еще загубишь кого-нибудь.

Она достала пару деревянных чашек.

– От маранты никакого проку нет. Есть ее можно, коли хочешь, и все.

– Однако мазь из маранты и бессамера считается идеальным средством…

– Бессамер – еще туда-сюда, – признала она. – Но баранья колючка лучше. Я бы, конечно, предпочла красный клинок, но не всегда под рукой есть то, что хотелось бы. Я использую мазь из матушкиного листа и бараньей колючки, и, как видишь, он себя неплохо чувствует. Маранту просто нетрудно добыть, и она растирается в однородную кашицу, но никаких особых целебных свойств не имеет.

Она покачала головой.

– Маранта и камфара. Маранта и бессамер. Маранта и соляная лоза. Маранта ни от чего не лечит. Она просто хороший наполнитель для действенных лекарственных средств.

Я открыл было рот, чтобы возразить, потом огляделся, посмотрел на стены, на исчерканный экземпляр «Гербарики»… И закрыл рот.

Бабуля налила горячей воды из котелка в обе чашки.

– Присядь, посиди, – сказала она. – А то у тебя такой вид, будто ты на последнем издыхании.

Я с вожделением поглядел на стул.

– Да нет, мне, наверно, надо вернуться… – сказал я.

– Ну, уж чайку-то ты выпить можешь! – сказала она, взяв меня за руку и решительно усадив на стул. – И перекусить по-быстрому. Ты бледен, как высушенная кость, а у меня тут завалялся кусочек сладкого пудинга, и съесть его некому.

Я попытался вспомнить, обедал ли я сегодня. Девушек кормил, это я помнил…

– Да нет, я не хочу причинять вам лишних хлопот, – сказал я. – Я уж и так задал вам лишней работы.

– А, этому парнишке давно пора было что-нибудь сломать! – небрежно заметила она. – А то язык у него такой, что прямо беда.

Она протянула мне деревянную чашку.

– На-ка, пей, а я тебе пудинга положу.

Над чашкой поднимался на удивление душистый пар.

– Что это? – спросил я.

– Шиповник. И бренди яблочное – сама гнала!

Она широко улыбнулась, вокруг глаз разбежались лучики морщинок.

– Если хочешь, могу еще и маранты положить!

Я улыбнулся и отхлебнул. Теплое питье разошлось в груди, и я немного расслабился. Даже странно: до этого я и не замечал, насколько был напряжен.

Бабуля немного повозилась, поставила на стол две тарелки и села на соседний стул.

– Так ты их правда убил? – спросила она напрямик. Это было не обвинение. Просто вопрос.

Я кивнул.

– Наверно, лучше бы ты этого никому не говорил, – сказала она. – Шум поднимется. Захотят устроить разбирательство, придется звать выездного судью из Темсфорда…

– Я и не говорил, – ответил я. – Это все Крин.

– А-а, – сказала она.

Разговор временно иссяк. Я допил последний глоток, но, когда хотел поставить чашку на стол, руки у меня так тряслись, что чашка громко стукнула о стол, словно нетерпеливый гость, ломящийся в двери.

Бабуля спокойно прихлебывала свой чай.

– Не хочется мне об этом говорить, – сказал я наконец. – Это было нехорошее дело.

– Многие с тобой не согласятся, – мягко ответила она. – Думаю, ты сделал то, что следовало.

От этих слов у меня вдруг жестоко защипало в глазах, как будто я вот-вот разрыдаюсь.

– Я в этом не так уверен, – сказал я. Мой голос казался каким-то чужим. Руки у меня затряслись еще сильнее.

Бабулю это, похоже, не удивило.

– А ты уже дня два, как не отдыхал толком, верно?

Ее тон ясно давал понять, что это не вопрос.

– Я такого навидалась. Ты трудился не покладая рук. Заботился о девушках. Недосыпал. Наверно, и не ел толком.

Она подвинула мне тарелку.

– Ты кушай пудинг, кушай. Когда поешь, будет лучше.

Я стал есть пудинг. Не доев, я расплакался, давясь, как будто еда застряла у меня в глотке.

Бабуля налила мне еще чаю, плеснула туда немного бренди.

– На-ка, выпей, – повторила она.

Я отхлебнул чаю. Я не собирался ничего говорить, но все равно заговорил помимо своей воли.

– Наверно, со мной что-то не так, – тихо сказал я. – Нормальный человек не может делать такого, что я делаю. Нормальный человек не стал бы убивать людей так, как я.

– Может быть, – согласилась она, прихлебывая чай. – Но что бы ты сделал, если бы я тебе сказала, что нога у Била сделалась зеленоватой под повязками и от нее идет сладковатый запах?

Я испуганно вскинул голову.

– У него гангрена?!

Она покачала головой.

– Нет. Я же говорила, с ним все хорошо. Но все-таки: если вдруг?

– Придется отрезать ногу, – сказал я.

Бабуля серьезно кивнула.

– Верно. И чем быстрей, тем лучше. Сегодня же. Не тянуть, не надеяться на то, что он, может быть, сам собой как-нибудь оклемается. Это ничем не поможет, только убьет его.

Она отхлебнула еще и взглянула на меня поверх чашки, как бы спрашивая, так или нет.

Я кивнул. Я знал, что это правда.

– Ты немного разбираешься в медицине, – сказала она. – Ты знаешь, что настоящее врачевание часто требует делать тяжкий выбор.

Она посмотрела на меня прямо и жестко.

– Мы не такие, как все прочие люди. Иногда приходится прижигать человека каленым железом, чтобы остановить кровь. Иногда приходится погубить младенца, чтобы спасти мать. Это тяжко, и благодарности ждать не приходится. Но именно нам приходится делать выбор.

Она еще раз не спеша отхлебнула чаю.

– В первые несколько раз – труднее всего. Тебя трясет, ты не можешь спать. Но такова цена, которую приходится платить за то, что делаешь то, что должно.

– Там и женщины были… – сказал я прерывающимся голосом.

Глаза Бабули сверкнули.

– А они заслужили это вдвое больше остальных! – сказала она, и такая свирепая ярость вспыхнула вдруг на этом добром лице, что я был застигнут врасплох. По спине у меня мурашки поползли от страха. – Мужчина, который мог так поступить с девушкой, – все равно что бешеный пес. Он даже и не человек, просто зверь, которого нужно пристрелить. Но женщина, которая ему в этом помогает… Она гораздо хуже. Она-то понимает, что делает. Понимает, что это значит.

Бабуля аккуратно поставила чашку на стол. Ее лицо снова сделалось спокойным.

– Если нога загнила, ее надо отрезать!