Майкл Флетчер - Без надежды на искупление [litres]

Гехирн Шлехтес уставилась взглядом в пустую миску. Тушеные органы, которыми потчевал ее Эрбрехен и которые считались источником здравомыслия, почти не утоляли того голода, что грыз ее изнутри. «Что-то здесь не так». Она чувствовала себя немощной, исхудавшей и сухой как трут. Ей нужно было жечь. Может ли рагу из душ действительно отсрочить безумие и неизбежный срыв, которые случаются с теми, кто предался своим иллюзиям? Как червячки, подрастали внутри у Гехирн сомнения, и она задавалась вопросом, не эти ли жуткие блюда порождают в ней сомнения. Если вера давала могущество, то сомнение, конечно же, было ее противоположностью. Что такое сомнение, если не противостояние вере?

Находясь с Эрбрехеном рядом, она считала его красивым, думала о нем как о друге и о возлюбленном – что с того, что он к ней никогда не прикасался, – и видела в нем средоточие всего самого важного. Когда она отходила подальше, ей на ум шли такие слова, как, например, «Поработитель». Она стояла там, наблюдая за Эрбрехеном, и видела этого человека мерзким слизняком. Пиявкой. И все же уйти она не могла. Всегда возвращалась она к Эрбрехену и радовалась тому, какое внимание оказывал ей этот человек, ликовала оттого, что он ее друг.

«Ты жалкая и слабая, – много раз повторяла она самой себе. – Грош тебе цена. – И все же она не могла взять и уйти. – Если я потеряю Эрбрехена, у меня действительно ничего не останется, и сама я буду никем и ничем». Было ли это любовью?

Табор Эрбрехена подходил все ближе к Зельбстхасу. Караван тащился, как улитка, поскольку Эрбрехен не мог отказать себе в комфорте. В каждом селении и в каждом городке они останавливались, чтобы пополнить припасы и заполучить новых людей, которые пойдут вместе с ними. Большинство городов переходили на их сторону без помощи Гехирн.

День за днем подползали ближе грозовые тучи, а рассудок Регена становился все слабее, истощенный неуемной нагрузкой. Тощий шаман шел, шатаясь, бледный от кровопотери. Кожа его превратилась в анемичный пергамент, натянутый на искривленные кости и подергивавшиеся сухожилия. Гехирн наблюдала за распадом личности этого человека одновременно с отстраненным любопытством и с гложущим ужасом.

В последний день приходилось уже кричать, чтобы можно было расслышать друг друга из-за беспрестанных раскатов грома. Небо ярко освещалось пронзительными вспышками молнии, и от Гехирн пахло паленым мясом. Когда рассудок Регена окончательно угаснет, вернется солнце.

«Почему Эрбрехен не делится с шаманом своим рагу из душ?»

Если Реген умрет, Гехирн окажется в опасности. Неужели Эрбрехена это не волнует? Не преследует ли он тем какие-то темные цели? Гехирн подумала, не стоит ли ей поделиться с шаманом собственной порцией, но засомневалась и не стала. Что будет, если она скормит рагу Регену, а лучше шаману не станет? А вдруг души и органы психически здоровых не помогают восстановить подорванное душевное равновесие тем, кто отдался собственной нестабильности? Что тогда станет с Гехирн? И, что еще важнее, как это может отразиться на осуществлении планов Эрбрехена? Хассебранд отгоняла от себя такие мысли и поглубже прятала свои сомнения. Лучше она продолжит верить, что рагу помогает, чем получит подтверждение того, что это не так.

Сегодня она ехала в паланкине возле своего возлюбленого и говорила себе, снова и снова: «Эрбрехен никогда не предаст меня». В отличие от Кёнига, Эрбрехен был ей настоящим другом. Она смотрела, как шаркающей походкой тащится Реген. Шаман был для Эрбрехена инструментом, с помощью которого он защищал ее, Гехирн.

– Он не использует меня, – шептала себе Гехирн. – … Он меня… Я ему нравлюсь. – Она хотела произнести слово «любит», но ее собственные губы воспротивились этому.

– Что-что? – спросил Эрбрехен. – Я не расслышал, что ты сказала.

– Да так, ничего.

Он пристально посмотрел на нее; его зеленые глаза казались сонными, почти закрытыми, до тех пор пока она не добавила:

– Я просто разговаривала сама с собой.

Эрбрехен отвел взгляд, обвел глазами табор своих почитателей.

– Я это делаю постоянно. Не так много людей, с которыми стоит говорить. – Он взглянул на нее. – Совсем другое дело – с тобой.

Эта фраза была совершенно явной уловкой, но все же ее сомнения сразу же показались Гехирн глупостью.

– С тобой мне тоже нравится разговаривать.

На это Эрбрехен ответил смущенной улыбкой.

– Можно тебе задать один вопрос?

– Конечно.

– Некоторые рождаются с надломом, и иллюзии переполняют их с первого дня жизни, тогда как у других все начинается с какого-то триггера или эмоциональной травмы. – Он облизал губы медленным, чувственным поворотом ярко-розового языка. – Я еще слышал, что иногда у людей начинаются бредовые иллюзии после удара по голове.

Она знала, к чему все это приведет, видела разгоревшийся голод в глазах Эрбрехена. Она сжала челюсти, и громко щелкнули костяшки пальцев: Гехирн сжала кулаки.

– Я почти то же самое слышала от Ауфшлага, – сказала она, изо всех сил стараясь сделать вид, что эта тема ее не особенно волнует. «Не надо, пожалуйста».

Эрбрехен кивнул, как будто отлично знал, кто такой Ауфшлаг, и спросил:

– Ты с рождения была хассебранд?

– Нет. – «Прошу тебя, не спрашивай. Ну пожалуйста, не спрашивай об этом».

– Что с тобой случилось – это была физическая травма? – спросил он, подаваясь вперед, как будто пытался вдохнуть запах ее отчаяния.

« Он знает, каков будет ответ, и все равно спрашивает. Так может вести себя только эгоцентричный ублюдок-гефаргайст. Он и есть гефаргайст, – напомнила она себе. – Ему плевать на то, какую боль он мне этим причиняет. Ему все равно…»

– Я спрашиваю, – добавил он, – потому что ты мне не безразлична.

«Он любит меня!» Желчью начали вскипать и подниматься в ней воспоминания.

– Папа… Мой отец очень меня любил. Так сильно, что мама меня за это ненавидела. Она очень ревновала. – «Или ей было противно».

Она ему рассказала все. Она рассказала ему, как отец трогал ее, а потом держал руки над огнем, чтобы пламя очистило его от грехов, а потом то же самое делал и с ее маленькими ручками. Она вспомнила, как вопила, пока не надорвала глотку. Рассказала ему, как мать от нее отстранилась, а потом стала делать вид, что Гехирн вообще не существует. Она рассказала ему про тот день, когда она стала девушкой, и как она впервые зажгла огонь одной только силой мысли.

– Ты с твоим отцом? – Лицо Эрбрехена сморщилось от отвращения. – Ты знала, что поступаешь дурно, – произнес он, и на мгновение ей захотелось сжечь этого жирного слизняка: он вслух сказал о том, за что она себя ненавидела. Одного взгляда его глаз цвета морской волны хватило, чтобы это желание рассыпалось вдребезги.