Майкл Флетчер - Без надежды на искупление [litres]

– Тупая…

– Что?

– Сучка, – договорил Бедект.

Что ж, уже лучше, чем ничего. Если у этого засранца хватает сил обзываться, значит, он еще не умер. Ноздри ее затрепетали: она принюхивалась к чему-то. От Бедекта смердело кровью, и пóтом, и запахом немытого стариковского тела. В воздухе было что-то еще. Что-то неопределенное, но при этом ей знакомое.

– Мне кажется, что здесь что-то не так, – прошептала она ему прямо в обрубок уха, так близко, что почувствовала вкус его подсыхающей крови.

– Попробуй оценить обстановку, когда тебя десятки раз проткнули клинками, – прошипел Бедект сквозь зубы. – Гарантирую, все покажется гораздо хуже.

Она не обратила внимания на его слова.

– Я знаю, что чувствуешь, когда воруешь. Я знаю, какой у кражи запах. Знаю, что при этом слышишь. Какая она на вкус. А здесь что-то не так. Нам был расчищен путь.

– Ну и хорошо.

«Этот идиот не понимает».

Каждый нерв вкрик предупреждал Штелен – «Опасность», – но заметить что-то неладное ей не удавалось. Кто-то помогал им расчистить путь для побега, но она не видела причин считать, что этот таинственный незнакомец был на их стороне. Все на свете делается из эгоизма. Жизнь, полная вероломства и недоверия, дала Штелен понять одно: если кто-то помог тебе, это было потому, что они тем самым помогли самим себе. В тот момент, когда общий интерес сходит на нет, правда становится очевидной, а ты чувствуешь, как они всаживают тебе нож в спину.

Штелен прибавила темп, чтобы нагнать Вихтиха и мальчика, и Бедект – к ее огромному удивлению – умудрился от нее не отстать.

Она искоса посмотрела ему в лицо и увидела, что его переломанные зубы сжаты, как бывает в моменты решимости.

– Да в тебе еще есть толика жизни, – сказала она.

– Нет, просто во мне намного больше смерти. – Он посмотрел на нее тем глазом, который еще не совсем заплыл, и в его взгляде она уловила проблески черного юмора. – Я не могу позволить Вихтиху забрать мою долю.

– Ничто не мотивирует так, как жадность. Как бы то ни было, если ты умрешь, я убью этого засранца и заберу себе все. – Конечно, она понятия не имела, каким образом нужно действовать, чтобы получить за мальчика выкуп. Если старик умрет, то она прикончит Вихтиха и мальчика и умоет руки – отделается от этой неразберихи, в которой одни только боги могут разобраться. Любой план, подразумевающий нечто более сложное, чем войти, взять добро и смыться, обречен на провал.

«Что же я наделал?»

Ауфшлаг смотрел на Моргена и троих ложных жрецов. Они никогда об этом не узнают, но им никто не преградил путь оттого, что это он, Ауфшлаг, отослал жрецов и стражников с разными поручениями, под надуманными предлогами. А почему он так поступил… он до сих пор не мог понять этого сам. Много ужасных дел совершил он за то время, что служил у Кёнига главным ученым, и, хотя ему часто приходила в голову мысль оказать теократу неповиновение, он ни разу не осмелился так поступить. Нет, не совсем.

«Неправда. Я спас Вегверфен». Это чего-то да стоит. И даже то, что он дал ей скрыться в Готлосе, было неповиновением, исполненным трусости. И каждый день он подумывал о том, не подослать ли ему кого-нибудь ее убить, – так он боялся, что Кёниг все узнает.

А в этот раз все сложилось иначе. Это был не просто какой-нибудь мелкий обман. Он не просто проигнорировал ненужный приказ или принес Моргену почитать книгу, которую Кёниг не одобрил бы. Теперь он вправду действует.

«Давай же. Назови это словами. Признайся себе в том, что именно ты делаешь. Скажи честно».

– Предательство.

Какое ужасное слово.

Ауфшлаг вспомнил, как когда-то много лет назад, порядком выпив, они с Кёнигом вели пылкую беседу и Ауфшлаг рассказал, как для него важно, чтобы его не предали друзья. Он вспомнил, какими глазами тогда смотрел Кёниг, какое было выражение на его лице, – тогда Ауфшлагу казалось, что Кёниг его понимает. О боги, с тех пор Кёниг применяет тот же прием каждый день.

Предательство. Сейчас, оказавшись не под влиянием могущества Кёнига, Ауфшлаг был готов совершить именно это.

Он смотрел на пол зала и считал плитки между своим укрытием и похитителями, чтобы не подойти слишком близко.

Только ученому пришло бы в голову изучить и измерить то, как безумие определяет реальность; а Ауфшлаг был ученым до мозга костей. Всю свою жизнь, каждый момент своего существования он посвящал рассмотрению показателей, определяющих собой гайстескранкен. Всем известно, что воздействие безумца слабеет на расстоянии и приглушается поблизости от людей здравомыслящих, но никому не приходило в голову все это точно измерить. Ауфшлаг знал, что, несмотря на огромную силу, Кёниг мог оказать на него воздействие с помощью своих заблуждений гефаргайста только тогда, когда находился рядом. Сейчас, в коридоре, наблюдая, как Моргена забирают похитители, Хоэ свободно мог обдумывать свои дальнейшие поступки, не ограничивая себя одной лишь бездумной верностью.

Например, он может сохранить Моргену жизнь… И в придачу, возможно, спасти собственную душу. Он посмотрел на свои руки с толстыми пальцами; кожа на них сморщилась и напоминала шкуру иссохшей на солнце ящерицы. Сейчас они были чистые, но много, много раз бывали забрызганы кровью. Сколько я всего натворил . Конечно, говорил он себе, все делалось по приказу Кёнига и для пущего блага Геборене и даже всего человечества, да только ложь все это. Некоторые из его экспериментов были весьма пугающими – и Ауфшлаг исполнял их с огромным рвением. Зарыться в более глубокие истины, докопаться до фундамента реального мира, понять законы и пределы той реальности, которую определяет заблуждение, – вот цели, достойные великого ума. «Если у меня и есть одно заблуждение, – глумливо хохотнул он над самим собой, – так это то, что у меня есть великий ум».

Именно он обнаружил, что обыкновенных людей, находящихся в здравом уме, можно превратить в гайстескранкен. Верное сочетание физических и психологических пыток иногда давало невероятные результаты. Иногда было достаточно заставить мать смотреть на то, как пытают, а затем жестоко убивают ее детей, чтобы она стала опасным гайстес-кранкен. Ауфшлаг даже обнаружил – рискуя при этом собственной безопасностью, – что более отвратительными и затяжными были пытки, тем более сильный получался гайстескранкен. Однажды во время эксперимента он потерял десятки сотрудников. Одна женщина, которая несколько месяцев была свидетелем того, как пытают ее мужа и детей, разбила свои оковы, разорвала ученых на кусочки и сожгла значительную часть Научного корпуса.

«И после этого ты все еще пытаешься дать оправдание своим действиям, как будто оно каким-то образом отдалит тебя от той боли, которую ты причинил людям. Называя это наукой, ты все равно остаешься тем же, во что ты превратился».