Геннадий Ангелов - Без права на жизнь [СИ]

Выспаться мне никто не дал. И какой может быть сон в СИЗО? Куда меня благополучно перевёл начальник оперчасти. Сука! Хотя, что с него взять? Боится за свою жопу и прикрывает, как может, лишь бы не выперли со службы. Удручающий вид камеры навевал тоску и уныние. Едва мерцавшая лампочка, ватт на сорок, над входной дверью, не вселяла в постояльца даже малейшей тени надежды. Полумрак. Стальная дверь, чёрные от копоти стены и потолок. Холод, сырость, клопы. Постоянная вонь с параши едва сдерживала рвотные позывы. Скручиваясь как бублик, я лежал на шконке, пытаясь согреться, и вспоминал свободу. В бетонной шубе иногда осуждённые прятали спички и сигареты. От безделья я принялся ковыряться ногтями в мелких трещинах в стене в поисках курева. Увы, но все мои старания оказались напрасными. Видать был шмон, при котором «петухи» выгребли всё, что было спрятано предприимчивыми сидельцами. Подтягиваясь к маленькому окну, я вдыхал прохладный воздух, и безрадостно смотрел сквозь металлическую сетку на хмурое небо. Как там Михо? Справится один? Чтобы согреться сделал с десяток приседаний и услышал, как в коридоре загремели стальные бочки. Завтрак. Уже лучше. В дверях была небольшая щель, через которую можно было разглядеть, что твориться в коридоре. Запах каши с тухлой рыбой моментально «убил» чувство голода. Когда кормушка открылась, я взял алюминиевую кружку, с едва тёплым чаем, пайку хлеба, от каши отказался. Баландёр, молодой парень, лет двадцати, не удивился моему отказу, от столь «сытного» завтрака и, подмигивая, когда на секунду вертухай отвернулся, вытащил из-за пазухи пакет и бросил на пол. Потом резко захлопнул кормушку, и потащил дальше телегу с баландой.

Поднимая пакет, я увидел, что он плотно запечатан, под плёнкой была бумага и ручкой написан номер пять. Моя камера. Разрывая зубами пакет, я обнаружил внутри с десяток сигарет, спички, ароматно пахнущий индийский чай, и короткую маляву. Пробежавшись глазами по мелким буквам, порвал записку и тут же выбросил. Это был грев с зоны, и закуривая стал искать глазами куда спрятать своё богатство. Идеальным было место над дверью, там, где висела лампочка. Пошарив рукой, с лёгкостью снял металлическую сетку, и в углубление стены бережно сложил сигареты и чай. Если мне не пригодится, то кто-то всё равно сможет найти, и уже не таким будет грустным пребывание в одиночной камере. Потом поставил всё на место, и довольный работой, уселся на нарах. Неожиданный стук застал меня врасплох. Сосед за стенкой барабанил кружкой и вызывал на разговор. Я подошёл к двери и прислушался.

— Пятая хата, опа-ря, грев на базе?

Хриплый, незнакомый голос требовал ответа.

— Да-да, порядок, благодарю!

— Сам откуда, братуха? Я, как слышал, тебя сегодня упаковали. На сколько суток?

Всё тот же голос не унимался, ждал ответ.

— Пока не знаю, жду.

— А шо там за кипишь на восьмом бараке?

— Долго рассказывать.

— Так я никуда и не тороплюсь, братан. Слышали мы здесь, что «Михо» пропал, ты не в курсе?

— Нет, дружище, не в курсе.

Мне не хотелось продолжать этот разговор, и я крикнул:

— Расход, дружище, потом побазарим.

— Давай, давай, отдыхай, — услышал я в ответ, и наконец смог спокойно утолить голод хлебом с чаем. Держать меня могли здесь сутки, не больше. После чего обязательно должны были поставить в известность постановлением, под личную роспись, о нарушении режима и сроке пребывания в СИЗО. Чуть согревшись, я не заметил, как задремал и проснулся от того, что дверь открылась, и появился ДПНК.

— На выход, Дёмин, не задерживайся.

Меня ответили в штаб, где усадили на стул в кабинете, и сказали ждать. Такое впечатление было, что вот-вот должны вынести смертный приговор и расстрелять без суда и следствия. За дверью послышались голоса на повышенных тонах, и я с радостью узнал голос Ткачёва. Он кого-то матерно ругал и грозился выгнать с работы. Стрельцов показался первым в кабинете, за ним разгневанный Ткачёв. Не обращая на меня внимания, Ткачёв продолжал свою гневную тираду, чем ставил в неловкое положение опера. Тот кривился, отнекивался, и боялся схлопотать кулаком от Ткачёва по физиономии. Меня переполняло чувство неподдельной гордости, и хотелось вскочить ногами на стол, и как горилла забарабанить кулаками в грудь.

— Я последний раз повторяю, Олег Витальевич, этот человек числится за моим ведомством. И я вам запрещаю его трогать, и всячески ставить палки в колёса.

Ткачёв протянул мне руку, и крепко пожал. Моя физиономия сияла, как новогодняя гирлянда, и набрав в лёгкие воздуха, я едва не закричал: «Служу Отечеству», но вовремя сдержался.

— Если он Ваш человек, так и забирайте его, возражать не стану. Только пожалуйста, предоставьте мне необходимые бумаги на заключённого Дёмина Михаила — с Верховного Суда Украины, либо с администрации Президента. Тогда вопросов не будет. И Вы сможете прямо отсюда вывести Дёмина под белые рученьки на свободу. Пока, увы, извините. Он заключённый, который отбывает наказание по решению суда. И никто это наказание не отменял. Из-за Вашего подопечного у меня пропал человек. Комната для принятия пищи разбита в дребезги. Беспредел, не меньше. И это при моём опыте работе с заключёнными, причём положительной работе, прошу заметить. Всё летит к чертям!

— Кто у Вас пропал? Причём здесь Дёмин?

Глаза Ткачёва округлились, он внимательно посмотрел на меня и насупился. Делая вид, что меня это не касается, я отвернул голову и принялся рассматривать унылый пейзаж за окном.

— Смотрящий исчез, «Михо».

— У Вас есть смотрящие? Странное дело, когда в стране идёт борьба с организованной преступностью, в самом сердце нашей многострадальной Родины, находится колония с воровскими понятиями. Это как понимать, господин Стрельцов?

— Как хотите, так и понимайте, это моя работа, за которую я несу ответственность.

Стрельцов передёрнул плечами и покраснел. По его выражению лица было видно, что ему не нравится тон разговора, и то, куда это всё приведёт.

— Мы боремся, как можем, уверяю Вас. Пока, быть может, результаты нашей работы не так видны, но дайте время. Смотрящий — это так, одно название. Когда в отряде двести человек, уж Вы мне поверьте, начальник отряда не может реально контролировать то, что творится внутри отряда. Поэтому такой человек необходим. Название старое, советское, не спорю, но мы меняемся, проводим реформы.

— Давайте так, — прервал его на полуслове Ткачёв. — Я не докладываю наверх о том, что здесь творится, Вы в свою очередь не трогаете Дёмина. Только так, этот разговор, как и моё слово, останется в этих стенах. И никто не узнает.

И в знак своего расположения и открытости, Ткачёв протянул руку Стрельцову.